Впрочем, Совет, кажется, был готов подчиниться воле императрицы, если бы не

граф Валентин Платонович Мусин-Пушкин, предположивший, что «нрав и инстинкты

престолонаследника могут перемениться, когда он сделается императором». Мусина-

Пушкина неожиданно поддержал дальновидный Безбородко, напомнивший, что имя

Павла Петровича возглашается по всей России на церковных ектеньях в качестве

законного наследника престола. Народ привык считать его цесаревичем, и если Александр

будет провозглашен императором в обход отца, это может вызвать возмущение. Екатерина

была вынуждена смириться.

Но не отказаться от владевшей ею мысли.

25 июня 1796 года, в четвертом часу утра, в Царском Селе Мария Федоровна дала

рождение третьему сыну Павла. Появление на свет «рыцаря Николая», как сразу же

назвала его бабка, побудило Екатерину еще раз попытаться заручиться поддержкой в деле

отстранения Павла от престола, обратившись на этот раз непосредственно к Марии

Федоровне. Воспользовавшись тем, что сразу же после рождения сына Павел отбыл в

253 РГАДА, ф.5, д.251, лл.1-2об.

Гатчину, а Мария Федоровна оставалась в Царском Селе до начала августа, она передала

ей на подпись бумагу с требованием к Павлу отречься от престола в пользу Александра.

Трудно сказать, на что рассчитывала Екатерина на этот раз. Она, конечно, знала, что

после появления в 1785 году при гатчинском дворе Екатерины Ивановны Нелидовой

супружеская жизнь великого князя дала трещину. Доводили до ее сведения и то, что

Мария Федоровна, в отличие от мужа, всегда была осторожна в своих оценках того, что

происходило при большом дворе, и вообще стремилась смягчить или загладить неловкость

и грубость его поведения.

Сохранившиеся письма Марии Федоровны С.И. Плещееву, опубликованные Е.С.

Шумигорским через сто лет после того, как они были написаны, наводят, однако, на мысль

о том, что Екатерина плохо представляла себе, что творилось в душе ее неизменно

вежливой и любезной невестки. «Настоящее жестоко, но будущее внушает мне

чрезвычайный ужас, — признавалась великая княгиня своему ближайшему другу еще

летом 1794 года, — потому что, если мужа моего постигнет несчастье, то не он один

подвергнется ему, но и я вместе с ним»254.

Спасение Мария Федоровна видела только в демонстрации полной покорности

воле императрицы. Павлу она советовала «быть почтительным и послушным сыном»,

чтобы не «вооружать» против себя императрицу и ее окружение. Самое любопытное

заключается в том, что и Нелидова, которую великая княгиня подозревала в дурном

влиянии на мужа, как выяснил тот же Шумигорский, не хуже ее понимала опасность,

грозящую Павлу, и пыталась примирить его с матерью255.

Словом, и на этот раз Екатерину ждало горькое разочарование. Невестка не только

отказалась скрепить своей подписью предъявленный документ, но и не скрыла своего

негодования.

Оставалось последнее: обратиться непосредственно к Александру. Решиться на

подобную крайнюю меру Екатерину побудило то подавленное, близкое к отчаянию

состояние, в которое повергла ее неудачная помолвка шведского короля.

3

16 сентября, во вторник, всего через пять дней после того, как Густав не явился в

Зимний дворец, Екатерина пригласила к себе Александра. На этот раз было не до

экивоков. Глядя внуку прямо в глаза, она предельно ясно и, как ей казалось, логично,

разъяснила необходимость задуманного переворота.

254 Е.С. Шумигорский «Императрица Мария Федоровна», СПб, 1898 г., стр. 403, примечания.

255 Е.С. Шумигорский «Императрица Мария Федоровна», СПб, 1898 г., стр.59, примечания

— Я не могу быть безучастной к тому, в какие руки попадет империя после моей

смерти. Не желаю и не могу допустить, чтобы из России сделали страну, зависящую от

воли Пруссии, — говорила Екатерина. Красные пятна, проступившие на ее щеках,

выдавали огромное внутреннее волнение.

На глазах Александра выступили слезы.

— Я знаю, как мучительно для вас то, о чем я говорю, — продолжала императрица,

— но вы уже взрослый человек и должны понять горькую необходимость моих

требований. Поддержать меня — ваша священная обязанность перед Россией.

— А что будет с батюшкой?—– наконец выдавил из себя Александр.

— Это уже не ваша забота, я все беру на себя. Возможно, какое-то время, пока не

охолонет, придется пожить вдали от Петербурга.

— Я подумаю, — еле слышно произнес Александр.

Дни, последовавшие за этим разговором, были наполнены для него горькими и

мучительными раздумьями.

24 сентября секретарь подал Екатерине запечатанный конверт.

«Ваше императорское величество, - писал Александр, - я никогда не буду в

состоянии достаточно выразить свою благодарность за то доверие, которым Ваше

величество соблаговолили почтить меня, и за ту доброту, с которой изволили дать

собственноручное пояснение к остальным бумагам. Я надеюсь, что Ваше величество, судя

по усердию моему заслужить неоцененное благоволение Ваше, убедитесь, что я вполне

чувствую все значение оказанной милости. Действительно, даже своею кровью я не в

состоянии оплатить за все то, что Вы соблаговолили уже и еще желаете сделать для

меня. Эти бумаги с полной очевидностью подтверждают все соображения, которые

Вашему величеству благоугодно было недавно сообщить мне, и которые, если мне

позволено будет высказать это, как нельзя более справедливы. Еще раз повергая к стопам

Вашего императорского величества чувства моей живейшей благодарности, осмеливаюсь

быть с глубочайшим благоговением и самою неизменною преданностью.

Вашего императорского величества всенижайший, всепокорнейший подданный и

внук

Александр»

Двусмысленность выражений этого письма, обнаруженного после смерти

Екатерины в бумагах Платона Зубова, скорее всего, и уберегла его от массового

уничтожения, которому подверглись документы конца екатерининского царствования при

Павле.

Страшная тяжесть легла в эти дни на плечи Александра. Тайные замыслы

Екатерины неведомым образом докатывались до Москвы, где еще весной 1796 года

императрицу ожидали для «сложения короны и отдания оной наследнику, ею

назначенному», и даже до далекой Тулы, где славный Андрей Тимофеевич Болотов

записал в свой дневник: «Слухи о несогласии в Петербурге: что великий князь Александр

Павлович формально и почти на коленях от наследства отказался и что императрица за то

на него гневается».

По этой записи можно представить, как широко обсуждалось дело с

престолонаследием. Вся страна пересказывала тайны Зимнего дворца и, что самое важное,

«народ во мнении своем содрогался от одного помышления о том, что законный порядок

вещей будет нарушен».

Вряд ли стоит сомневаться в том, что Александр если и не знал, то угадывал мнение

народное. Еще 10 мая 1796 года он признавался в письме к своему другу В.П. Кочубею: «Я

сознаю, что не рожден для того высокого сана, который ношу теперь, и еще менее для

предназначенного мне в будущем, от которого я дал себе клятву отказаться тем или иным

образом». Осенью же 1796 года от него слышали такие высказывания:

«Если верно, что хотят посягнуть на права моего отца, то я сумею уклониться

от такой несправедливости. Мы с женой спасемся в Америку и будем там свободны и

счастливы, и про нас больше не услышат».

Владевшими им сомнениями Александр, скорее всего, поделился с матерью.

Сохранилось написанное в эти дни письмо Марии Федоровны к сыну, в котором имеются

следующие строки: «Во имя Господа, придерживайтесь избранного слова. Мужество и