сочли нужным требовать, чтоб воеводства, даже и населенные чистыми поляками, при
формировании войск отнюдь не доверяли хлопству, а полагали надежду единственно на
людей благородного происхождения и на чужеземцев 2). Так как не было гетманов, то
положили избрать пред-
*) Рук. И. П. Б. разнояз. Ист. F. № 5.
2)
Supplem. ad. ffistor. Kuss. шопшп., 177.
201
водителями этого ополчения трех знаменитейших панов х): первый был Доминик,
князь Заславский, сендомнрский воевода, из славного русского н православного дома
Острожских, владевший огромными поместьями на Волыни и, по примеру
предковъГТпобивший пышность и забавы, роскошный, изнеженный и потому мало
знакомый с военным делом, да и мало к нему способный 2). Второй был
Конецпольский, хотя пылкий и страстный к подвигам и приключениям до того, что
никогда не сидел на месте, как говорили о нем современники 3), но еще не настолько
опытный, чтоб быть начальником. Третий был Николай Остророг, староста
дрогичинский и рогатннский; он славился дипломатическим искусством и ученостью, а
особенно знанием латинского языка 4). Фамилия его издавна была знаменита по любви
к наукам: говорили, что когда в Польше было мало грамотных людей, то во всем
королевстве только было три экземпляра библии: у короля, у примаса и у Остророгов 5).
Но ученость, говорят современники, не сделала его полководцем. «Странно у нас
делалось,—замечает один современник, —• у древних римлян в обстоятельствах,
подобных нашим, выбирали диктатора с единою властью и венецияне так поступали в
войне с турками, назначив одного славного полководца; и все так же делали. У нас —
наоборотъ» 6). Примас и сенаторы не упоминали о Вишневецком, который только и
ждал, чтоб ему вручили булаву. Этого желало и войско и многие шляхтичи 7). Но как
Иеремия ни славился военными заслугами, как много ни обещали его дарования, его
вообще не любили магнаты; по своему характеру, он не терпел равного себе, показывал
в обхождении высокомерие, раздражался за малейший признак небольшего к себе
уважения, п вообще был хорош только с теми, которые в нем нуждались; сам он ни в
ком не хотел нуждаться, и если показывал иногда пример уступчивости, то не иначе,
как с явным презрением к тем, кому уступал. Все современные польские историки
единогласно называют ошибкою невнимание к воинственному князю, который один
выступил против Козаков, когда все от них бежало.
Распоряжение к войне против Козаков окончилось на сейме прежде, чем козацкие
депутаты допущены к сейму с жалобою от целого войска на самоуправство панов 8) и
поднесли сенаторам оправдательное письмо Хмельницкого.
Оно произвело различные мнения. Жестокие противники козачества советовали не
принимать прошения и объявить решительную войну; миролюбивые магнаты думали
иначе. Надворный коронный маршал Казановский говорил: «Не надобно бранить
Козаков за то, что они поякшались с татарами: можно обратиться за пособиями к
самому аду, лишь бы избавиться от такого рабства и
’) Рук. 11. II. Б. разнояз. F. № 5.
2)
Histor. belli cosac. polon., 71.
3)
Korona Polska. Niesiec., Ш.—0 Koniecpolsk., 583.
4)
Histor belli cosac. polon., 72.
5)
Korona Polska. Niesiec., Ш, 227.
6)
Рук. И. П. Б. разнояз. F. .Л» 5.
7)
Hist. belli cosac. polon., 72.
8)
Histor. ab. excessu Wlad., IY, 16.
202
утеснения, какое они терпели» *). Кисель говорил: «Волка за уши не удержишь,
выражается пословица; но толпу народа можно укротить и повести куда угодно, если
воспользоваться временем и обстоятельствами».
Кисель советовал мирно и кротко разделаться с козаками. Получив от
Хмельницкого ответ на письмо и предложение приехать в Украину, он вызвался быть
коммиссаром, если сейм согласится на перемирие, и войдет с козаками в переговоры.
Начали рассуждать: посылать ли коммиссаров или нет, а между тем примас и
некоторые сенаторы спрашивали частно Козаков:
«Объясните нам, что побудило вас взять оружие против собственного отечества?»
Козацкие депутаты отвечали:
«Козаки взяли оружие по приказанию короля; нам дали деньги для построения чаек,
приказали готовиться к войне, обещали восстановить наша права, а после того тотчас
же паны стали нас жестоко угнетать—так мы, получивши силу, и стали защищаться».
Такое откровенное признание стало известным между послами; тут приехал пан
Собеский, бывший пять дней в плену у Хмельницкого. и отпущенный им. Он
передавал то, что слышал от самого Хмельницкого. «Мы,—говорил Хмельницкий,—
получили деньги от самого короля на постройку чаек, а вслед затем я с товариществом
начал терпеть обиды и оскорбления, а правосудия негде было получить. Набрался бы
целый сундук просьб наших к королю. Король и рад был оказать нам правосудие, да у
вас никто короля не слушает; сам король, поэтому, велел нам добывать вольность
саблею». От Козаков Собеский слышал такого рода рассуждения: «пусть паны станут
простою шляхтою, а король будет один голова над всеми: и вы и мы будем слушать
одного короля 2). Вскипело всеобщее негодование; начали называть Оссолинского
изменником; доказывали, что война козацкая возбуждена им, вместе с покойным
королем, с коварною целью причинить зло республике, унизить панов, соделать
Козаков орудием к возвышению королевской власти и совершению властолюбивых
видов Владислава. Приверженцы Вишневецкого наиболее вооружились против
канцлера: Оссолинский был в давней вражде с Иеремиею, и когда зашла речь о
назначении над войском начальства, он сильно старался устранить от команды князя,
говоря, что следует дать начальство мужу хладнокровному и рассудительному, а не
такой горячей голове, каков был Иеремия. Теперь благоприятели Вишневецкого
доказывали, что его ненависть к князю проистекла оттого, что канцлер тайно желает
успеха козакам, а потому и старается удалить полководца, на которого могло бы
положиться отечество.
«Должно,—кричали они,-—прежде всего исследовать судебным порядком, что за
причина междоусобной войны».
Оссолинскому было не в первый раз переносить подобные нападения и не в первый
раз даром слова и содействием множества клиентов отделываться от грозы.
*) Jak. Michai. ks. Pam., 119.
2)
Jak. Midi. ks. Pam., 181.
203
«Эта буря пустых криков,— говорил он,— не заставит меня даже обратить на нее
внимания. Яо враги мои, возводя на меня ложное преступление, хотя не потревожат
моей совести, однако беспокоят отечество — и это мне больно. Все эти клеветы я
приписываю хитрым ковам неприятеля, который хочет посеять между нами несогласие.
Нам следует позаботиться сначала о целости и спасении отечества; а когда избран
будет король, тогда он и рассудит это дело, потому что его особе принадлежит судить
преступление против отечества.
Оссолинский старался выгородить себя и обратить подозрение на одного покойного
короля. «Надобно подвергнуть испытанию козацких пословъ—не получили ли они
какого-нибудь тайного приказания от короля. Моя канцелярия ничего об этом не знает,
но ведь покойный король самого Хмельницкого допускал секретно в свои покои» *).
Чтоб разрешить недоумение, по требованию послов, примас призвал Козаков для
объяснения на сейм. Они сказали, что Хмельницкий ничего им не говорил о сношении
с Оссолинским и не давал об этом им никаких приказаний, отправляя их на сейм; но
что в народе ходят какие-то неясные толки и, в заключение, уверяли, что все козацкое
сословие не думает нарушать верности правительству и Речи-Посполитой.
. Это объяснение несколько успокоило недовольных, и если не изгнало совершенно
