городского начальства, потакали римско-католическому духовенству и допускали
распоряжения, стеснительные для православия. В Червоной Руси, земле, издавна
присоединенной к Польше, православные еще до унии подвергались стеснениям; но со
времени унии во Львове запрещено было православным не только участвовать в
муниципальном совете, но даже торговать и записываться в ремесленные цехи 6). Не
дозволяли хоронить православных с христианскими обрядами; священник не смел
идти к больному с дарами; наглость львовских католиков и унитов доходила до того,
что толпы врывались в церковь во время богослужения. В Луцке в 1634 году ученики
иезуитского коллегиума и польские ремесленники, ободряемые ксендзами, бросились
на монастырь православного крестовоздвиженского братства, прибили и изувечили
палками и кирпичами монахов, учителей, учеников, нищих, живших в богадельне,
ограбили казну братства, потом, с благословения иезуитов, разбивали дома, били,
увечили хозяев и нескольких человек убили до смерти; наконец, оставаясь без
преследования за свои поступки, величались своими подвигами, называя их
богоугодными делами 7). В Киеве насильно обратили большую часть церквей в
унитские, и в том числе св. Софию и Выдубицкий
*) Ист. изв. о возн. в Польше ун., 70.
*) Hist. Ъеи. cos. pol., 24.
3)
Пам. киев. коми,, I, 2, 99.
4)
Pam. do panow. Zygm. III, WI. IV, i J au. Kaz. 254.
5)
Описание, киев. Соф. соб. и Ист. киёв. иер., 159.
6)
Истор. изв. о возн. в Польше ун., 71.
~) Памят. киев. коми. I, 1, 241—242.
Н. КОСТОМАРОВ, КНИГА IV.
о
34
монастырь. Михайловский монастырь долго оставался в запустении *). По всей
Руси в судах и трибуналах накопилось тогда бесчисленное множество религиозных
процессов. Иезуиты настраивали католиков и унитов подавать на православных
доносы, обвиняющие их в хулении римско-католической веры. Обвиняемых заключали
в оковы, подвергали мучениям пыток, под которыми иные умирали, и всегда почти,
если обвиненному удавалось перенести муки и просидеть несколько лет в
отвратительной тюрьме, его постигала конфискация имущества и инфамия, то-есть
лишение гражданской чести 2).
Если бы не было Козаков, поляки, быть может, и достигли бы своей цели. Русское
дворянство легко поддавалось польскому влиянию и теряло народность, а за
народностью и веру предков. Простой народ, порабощенный дворянством, показывал
бы долее страдательное противодействие, роптал бы на судьбу, вздыхал бы о вере
отцов своих, а в конце концов, под силою всеизглаживающего времени, уступил бы
гнету обстоятельств и забыл бы старину, так же точно, как некогда после введения
христианства, он долго вздыхал о своем язычестве и втайне обращался к своим
прежним божествам; а между тем время делало свое и мало-по-малу народ сроднился с
новою верою и стал чужд языческой старине своей. По общечеловеческим законам то
же доллено было, если не сразу, то в течение немалого времени совершиться с
православием и с русскою лшзныо. Все доллено было ополячиться и окатоличиться,
если бы, на беду польским и римско-католическим затеям, не стояло против них
козачество—вооруженное, крепкое, составлявшее' цвет и материальную силу русского
народа. Наполняясь, в последнее время, как было сказано, из простого народа, оно
готово было защищать оружием то, что было дорого простому народу. Хлоп, бежавший
в козачество от власти и произвола старосты или дедичного пана, вносил туда
сердечную, глубокую ненависть ко всему панскому, шляхетскому, и вместе с тем ко
всему лядскому, потому что ненавистный его пан был или сделался ляхом; зауряд со
всем панским стала ему противна и враждебна римско-католическая вера; еще
мерзостнее была для него уния, как вера, которую, в довершение своего произвола над
хлопом, насильно навязывал пан последнему на совесть. Таким путем сделались козаки
единственными борцами за православную веру и русскую народность.
При самом введении унии вспыхнуло козацкое восстание Наливайка и Лободы.
Наливайко, лицо чрезвычайно крупное в истории возникшей борьбы между
южнорусскою и польскою национальностями, был уроженец из города Острога, где
жила его семья и где старший его брат, Дамиан, был придворным священником у князя
Константина Константиновича Острожского и пользовался уважением, как один из
ученых защитников православия. Сам Семерый Наливайко, брат священника, состоял
на службе у князя Острожского и воевал против Косинского и его Козаков. Вся
обстановка жизни этого человека, казалось, прочно привязывала его к шляхетской
стороне. У него, кроме брата Дамиана, жили в Остроге родители, сестра и меньшой
брат. Но случилось происшествие, поворотившее его деятельность в иную сторону. У
О Опис. киев. Соф. соб. н Ист. киев. иерарх., 159.
2) Унив. Петр. Мог. И.—Нстор. изв. о возн. в Польше ун., 79.
35
отца его был грунт (земельный участок) в Гусятине. Владелец этого местечка, пан
Калиновский, отнял этот грунт и самого хозяина, за его протест, так исколотил, что тот
умер от побоев. Наливайко, ожесточенный против панского произвола, стал
непримиримым врагом всего панства и шляхетства и задумал продолжать дело
Косинского. Он, чтобы СОЙТИСЬ И примириться с запорожцами, подарил им табун
лошадей, отбитых у татар, сблизился и подружился с Григорием Лободою, получившим
звание козацкого гетмана после Косинского, сделался атаманом ватаги нестроевых
Козаков, присоединился с нею к Лободе и вместе с ним, по зову императора Рудольфа,
отправился в Седмиградскую землю, воевал в румынском крае, где тогда оба господаря
покушались освободиться от турецкого господства. После неудавшагося их покушения
Наливайко воротился в Украину в 1595 году, и тут вместе с Лободою поднял открытое
восстание против Польской Короны. То было время, когда русские архиереи, затеявшие
поддать русскую Церковь римскому папе, собирались ехать в Рим; везде
распространились слухи о их затеях; еще немногие были за нововведение, другие
горячо восставали; князь Острожский рассылал повсюду свои послания против
унитской затеи, составленные при участии брата Наливайкова, Дамиана. Злоба Козаков
к знатным и богатым привлекала к ним все мелкое и угнетенное: теперь они могли
надеяться на большее сочувствие к себе народа, когда сами могли прикрывать свои
восстания знаменем веры. Сам князь Острожский, если не покровительствовал
возмущению, то смотрел на него сквозь пальцы, по крайней мере насколько
своевольники могли пугать отщепенцев православной веры. Наливайко напал с своею
ватагою на Луцк, епископский город, где были сторонники и слуги епископа Кирилла
Терлецкого, одного из зачинщиков унии. На них обратилась козацкая злоба. И в других
волынских городах Наливайко находил себе друзей. Посещение козаками подняло в
городах и их окрестностях дух своеволия. Наливайко зазывал к себе охотников;
составлялись из них козацкия ватаги, делились на сотни, избирались сотники и
атаманы.
Увеличивши свое козацкое полчище, Наливайко двинулся на север в Белоруссию. И
там восстание нашло себе в народе сочувствие; панские хлопы сбегались в козацкое
ополчение.
Наливайко напал на Слуцк и так неожиданно, что владелец Слуцка, Гиероним
Ходкевич, не успел принять мер к обороне. Наливайко взял город и наложил на мещан
пять тысяч коп литовских в свою пользу, забрал в слуцком замке восемьдесят гаковниц
и семьдесят ружей и повернул к Могилеву. 30 ноября 1595 года козаки взяли его
приступом. Но тут литовский гетман Криштоф Радзивилл, узнавши о восстании,
