козакив не вдарилы. Двисти, триста тысяч своих матыму; орда уся стоить на Иогаби,

ногайци на Саврани, близько мене Тугай-бей, брат мий, душа моя, единий сокил на

свити, готов все учиииты що я схочу; вичня наша козацька приязнь, которой свит не

розирве. За грянищо войною не пиду; на турки и татарп шабли не пидниму: буде з мене

и Украины, Подоли,' Волыни; досить достатку в княжестви нашем по Холм, по Львов и

Галич. А ставши над Вислою, повидаю дальнишим ляхам: сидить ляхи! мовчить, ляхи!

Дукив, князив туди зажену, а будут за Вислою кричати, я их певне и там знайду; не

позостапеться ни одного князя, ни шляхтюка на Украини, а хочет ли который з нами

хлиба исти, нехай же виську запорожському послушний буде, а на короля не брьнса».

Говоря эти слова, гетман вскакивал с места, топал ногами, рвал на себе волосы. I

«Так разъярился,—замечали потом коммиссары,—с такою фуриею кричал, что мы,

слушая, подеревенели».

Полковники поддерживали своего предводителя:

«Уже минули ты часы, коли нас сидлали ляхи пашими-жь людьми, були нам

страшны драгунами; тепер ся не боимо, пизнали мы пид Пилявцями, що товже не ти

ляхи, що були колись, та били пимци, та турки, та татари, се вже не Жолкевски, не

Ходкевичи, не Конецпольски, не Хмилецыш, се Тхоржевськи, та Заевчковсыш, диты у

зализо поубираны, померли од страху, скоро нас узрили, и повтикали, хочь и татар не

було. В середу тилыш три тысячи пришло, а колиб до пьятныци почекалы, ни один бы

лях живцем до Львова не втик!»

«Жене,—говорил Хмельницкий, — сам святый патриарха у Киеви на ту войну

благословив; вин мини велит кинчати ляхив: як же мини ёго пе слухати, такого

великого старшего, головы нашего, гостя любого? Уже я полки обислав, щоб коней

кормили, у дорогу готовы були без возив, без гармат: знайду я то у ляхив! А хтоб з

козакив узяв хоч одын виз на войну, кажу ёму голову сняты; не возьму и сам жоднои

колясы з собою, хиба юки та саквы».

«Ни рации, ни персвазии,—говорит очевидец, — ничто не помогало После такой

приятельской беседы, да вдобавок после скверного обеда, коммиссары разошлись».

Прошел еще день. Коммиссары стали побаиваться не только за пленников, но и за

самих себя. Хмельницкий отправил послов московского и вен-

264

герского, одарив их богато; польские коммиссары оставались как бы в неволе, терпя

от пьяных мужиков оскорбления и угрозы под окнами своих квартир. «Треба булоб сих

панив облупиты, та в Кодак видослаты!» кричала чернь. Коммиссары еще раз

обратились к гетману.

Но, к удивлению коммиссаров, им сказали, что Хмельницкий не велел их допускать

к себе. Хмельницкий советовался со старшинами — с каким ответом отпустить

коммиссаров.

«Теперь, верно,—говорили в страхе коммиссары — у них составляется безбожный

совет: или утопить нас, или отослать в Кодакъ».

Тогда они обратились к Выговскому, надеясь, что он сам, как дворянин по

происхождению, заступится за лица одного с ним сословия. Выговский советовал им

подождать, чтоб не гневить гетмана.

Чрез несколько часов пригласили коммиссаров к гетману. Выговский

исходатайствовал им доступ. Смелее всех показал себя Мястковский.

«Что это значит, пан гетман запорожский?—сказал он:—для чего вы без ответа

держите королевских послов, будто в плену? Мир ли, война ли — пусть будет нам

известно; отпустите нас: и у неверных в неволю не берут послов!

Хмельницкий кинул на него свирепый взгляд, достал из-под килима, которым был

покрыт стол, бумагу и подал воеводе. Это были предложенные условия следующего

содержания:

«1) Имья и память и слид унии, котору на Руси широко видимъ— нехай не будеть.

«2) Римським костелам до времени, а униатским пе бути зараз.

<3) Митрополита киевский, по примаси польском, первое мисто нехай

имиеть.

«4) Между Русью воеводы, капггелявы и иные от благочестивых ту-, больци нехай

будут.

«5) Войско запорожское по всей Украини при своих вольностях давних да будеть.

«6) Гетьман козацький до самого маестату королевського нехай належить.

«7) Жиды з усиеи Украины зараз нехай выступают.

«8) Иеремия Вишневецкий рейментарства над войском пехай не имиеть никогда».

Прочитав эти пункты, коммиссары пожимали плечами и, поглядывая друг на друга,

не зпали, чтб начинать. Наконец воевода начал снова разговор.

«Здесь не все означено,—сказал он,—король не будет знать, сколько желаете иметь

войска; напишите число реестровых Козаковъ».

«На що их писаты?—отвечал Хмельницкий:—буде их стильки, скильки я схочу».

«Ваша милость,—сказал Мястковский,—по крайней мере, не откажите отдать

королю его слуг, наипих пленников!»

«То речь завоевана. Нехай король не думае», отвечал гетман.

«Но и неверные,—сказал Мястковский, — отпускают пленников. Мне самому,

девять лет назад, в Константинополе, султан Ибрагим отпустил, на имя короля,

несколько сот пленных из галер и своего серая. Ваша

265

милость, пан гетман, .будучи подданным и слугою его величества короля, взяв от

государя булаву и знамя, не хотите освободить слуг и рукодайных дворян своего

государя, когда они были взяты не саблею, пе на поле битвы, а на условиях; не хотите

отдать их послам и коммиссарам его величества, а держите в неволе и морите голодом!

Что-ж мы должны подумать о вашей верности, доброжелательстве и повиновении?»

«ПИкодй говориты!—отвечал Хмельницкий:—их мини Бог дав; пущу их, коли

жоднои защипки з Лптви и вид ляхив не буде. Нехай тут почекае Потоцький брата

свого, старосту каминецького, который мини Бар мое мисто заихав в Подоли, кров

християнськую лье: казав туды полки рушиты и живцем его до себе привесты!»

«Но разве не то же делают козаки?—возразил Мястковский—в Киеве: днем и ночью

льется невинная кровь потоками в Днепр: одних ляхов топят, других варварски рубят;

шляхту, обоего пола, остаток ксендзов... грабят, мучат. Нечай, полковник брацлавский,

опустошил все костелы, ищет ляхов под землею, и твердит, что такое приказание

получил от тебя».

«Вольно мини там рядиты,—отвечал Хмельницкий:—мий Киев, я пан и воевода

киевский! Бог мини дав его навит без шабли: шкодй, говориты!»

После нескольких минут молчания воевода снова обратился к гетману.

«Ваша милость, — сказал он, — соглашаетесь ли, наконец, заключить трактат?»

Хмельницкий отвечал:

«Я уже сказал, что теперь нельзя: полки не собрапы, да притом голод; коммиссия

отложится до зеленых святок, когда будет трава, чтоб было чем пасти лошадей; а до

того времени, чтоб коронные и литовские войска не входили в киевское воеводство.

Границею между нами Горынь и Припеть, а от брацлавского и подольского воеводств

по Каменецъ».

Коммиссары хотели еще переменить эти условия и предложили ему свои, но

Хмельницкий перечеркнул их и, таким образом, были в тот день написаны условия

перемирия, в смысле сказанных Хмельницким слов. Срок перемирию назначался до

зеленых святок х).

По заключении трактата, Кисель проговорил Хмельницкому речь:

«Не помышляешь ты, папе-гетмане войска запорожского, о будущем, потому что

ослеплен настоящим; ты омрачен нашими бедами и смотришь только па свое счастье.

Но счастье кому слузкнт, того горше оставляет; оно подобно стеклу прозрачному, но

хрупкому. Поверь, гетман, желание успеха искушает тебя не покидать войны; оставь

гордость и усмотри, чтб из этой войны мозкет выйти. Ты хочешь спасти Украину, но

погубить Польшу; думаешь укрепить веру, а ищешь покровительства турков и татар!

Научись из того, что делалось презкде тебя. Что думают неверные? Они соболезнуют о

тсбе, чтобы после истребить города русские, извести народ русский! Неужели ты