Московита» в «дружественного государя». Когда же трансильванский
князь Стефан Баторий, поддержанный султаном, опередил Габсбургов в
борьбе за польскую корону, именно габсбургская дипломатия стала
убеждать царя, что Стефан - ставленник султана и опирается на «силу
Турского». Следует заметить, что Грозный (которому об этом самолично
писал император Максимилиан II) первоначально отнесся к этому
обвинению с поразительным равнодушием: в 1578 г. он даже сам, между
прочим, заметил послам Батория, что следует чтить и «бесерменских
государей» ( Цит. выше рукопись ГПБ (Q. IV. 33, л. 61). ). И если теперь,
когда недавние враги Батория готовы были забыть о прежних грехах
490
польского короля и признать его католическим крестоносцем, Грозный
счел нужным возобновить эти обвинения, то дело было, конечно, не в
усилении его вражды к исламу, а в новой дипломатической комбинации,
возникшей перед царем.
Комбинация эта возникла еще за год до написания послания Баторию. В
августе 1580 г. Грозный послал со своим гонцом, Истомой Шевригиным,
грамоту к новому германскому императору Рудольфу II. В грамоте этой,
многими местами совпадающей с более поздним посланием польскому
королю, царь заявил Рудольфу II, что он терпит нашествие «мусульманских
государей и посаженника салтана Стефана Ботуры...за то, что есмя с
братом нашим, а с твоим отцом с Максимилияном цесарем, и с тобою, с
братом нашим, с Руделфом цесарем, были в ссылке...та наша ссылка с
отцом твоим...стала салтану Турскому и Стефану королю ненавистна:
потому сложась на нас и стали с одного». Точно такое же обвинение
должен был передать Шевригин и другому адресату царя - римскому папе
Григорию XIII ( Памятники дипломатических сношений древней России с
державами иностранными, т. I, стлб. 790 - 793: т. X, стлб. 10 - 11. ).
Именно посещение папы, с которым до сих пор Грозный не имел никаких
сношений и которого он просил вмешаться в русско-польскую войну и
прекратить ее, было главной целью миссии Шевригина. В случае, если
папе удастся остановить своего «крестоносца», Грозный обещал выступить
против «бесермен». Неожиданный визит русского гонца к папе неизбежно
должен был вызвать у последнего и другие надежды: на обращение
«схизматического» царя в лоно римской церкви.
Обращение русских «схизматиков» в католицизм было давней мечтой
римского престола. В XV в. папству едва не удалось на короткое время
достигнуть своей цели: на Флорентийском соборе 1439 г. митрополит всея
Руси грек Исидор вместе с другими греками, представителями восточной
(православной) церкви, согласился на унию с католицизмом и признание
верховной власти папы; но по возвращении на Русь Исидор был свергнут с
митрополичьего престола, и в дальнейшем идея унии (т.е. фактически
подчинения католицизму) неизменно отвергалась русскими государями.
Догадывался ли Грозный, что его обращение к папе вновь воскресит
старые надежды, и хотел ли он их воскрешать? Грамоты, посланные с
Шевригиным, не дают ответа на этот вопрос. Но если мы снова обратимся
к посланию Стефану Баторию, то найдем там упоминание и об унии. С
негодованием отвергая аргумент польских панов, что Ливония -
католическая страна и должна принадлежать католическому государю,
Грозный писал: «Называетеся хрестиане, и у папы и у всех римлян и
католиков одно слово, что однако вера греческая и латынская; а коли собор
был в Риме при Евгеньи папе Римском...и тогда был на том соборе
греческий царь Цариграда Иван Мануйлович, а с ним патреарх
Царьградский Иосиф...а из Руси был тогды Исидор митрополит; и уложили
491
на том соборе, что однако [т. е. единой] быти греческой вере и з Римскою».
И дальше Грозный изображает благородное негодование по поводу
недисциплинированности польских католиков: «А они и папе своему не
верають: папа их уложил, что однако вера греческая и латынская, и они то
разрушают». Чтобы оценить это неожиданное высказывание, следует
иметь в виду, что во всей русской литературе того времени не было сюжета
более ненавистного, чем «осьмой собор латынский» 1439 г.: в
полемическом задоре русские книжники осуждали не только результаты
этого собора (действительно, выгодные католикам), но и самую мысль об
«осьмом соборе» и «соединении с римляны». А царь, выросший и
воспитавшийся на этой литературе, говоривший католикам: «а что кровью
своею святой Господь совокупил нас всех воедино, ино вы ж за много лет
разодрали ересью латинскою», выражает свое почтение к решениям
«осьмого собора» и негодование по адресу их нарушителей! Конечно, это
было не прямое указание на готовность возобновить унию, а косвенный (и
ни к чему не обязывающий) намек; но царь отлично понимал, что его
замечание о Флорентийском соборе в официальной грамоте польскому
королю не останется тайной для представителей римского престола в
Польше (что и случилось).
Расчет Грозного был верен: постоянно стремившийся к созданию
антитурецкой лиги, мечтавший о привлечении в свое лоно новых «овец»
(взамен покинувших «стадо Христово» ради Реформации), римский
престол с готовностью откликнулся на обращение царя. Результатом этого
обращения было, как известно, посредничество папского агента иезуита
Поссевино, прибывшего вскоре после отправления послания Баторию и
заключившего русско-польское перемирие. Конечно, согласие Батория на
заключение этого перемирия в гораздо большей степени объяснялось его
внутренними затруднениями (известными Грозному уже во время
написания его послания королю ( См. об этом в дневнике польского
королевского секретаря Петровского - «Дневник последнего похода
Стефана Батория на Россию» (Псков, 1882, стр. 46). ) и, особенно,
неудачей под Псковом, чем папским посредничеством, - но, с другой
стороны, самое это посредничество никогда не имело бы места, если бы
Грозный не пообещал осуществить, наконец, давние домогательства
Габсбургов и выступить против Турции.
Собирался ли он сделать это в действительности? Думал ли он перед
лицом военных неудач на Западе изменить свою внешнеполитическую
линию и пойти по пути, намеченному Курбским и его
единомышленниками? Конечно, нет! Грозному нужно было только одно -
передышка, и он получил ее, заключив в 1582 г. Запольское перемирие с
Баторием. А после того как Поссевино выполнил свою миссию, Грозный
достаточно легко сумел от него отделаться. С «Перекопским» (крымским)
ханом он воевать отказался, заявив, что он с ним «в дружбе и любви», а
492
участвовать в антитурецкой лиге согласился только при том условии, если
в этой лиге будут участвовать все «короли и княжата хрестьянские» -
условие для того времени абсолютно невыполнимое, как это хорошо
понимал сам Грозный. Что же касается объединения церквей, то, когда
Поссевино напомнил царю (почти его же словами) о Флорентийском
соборе, «на котором был царь Иван Мануйлович и папа Евгений и многие
патреархи и философы…и уложили, что быть вере греческой с римскою
одной вере», Грозный кратко заявил, что «нам с вами несойдетца в вере», и
превратил весь дальнейший религиозный диспут в сплошную комедию,
спрашивая Поссевино, зачем он «сечет бороду» и зачем папа носит крест
«ниже пояса» ( Памятники дипломатических сношений..., т. X, стлб. 300 -
303).
Запольское перемирие было передышкой, - только такой смысл имело
оно в глазах царя. В этом отношении чрезвычайно характерен разговор,
имевший место между русским послом в Англии и английскими
политическими деятелями через несколько месяцев после заключения
