Ф.Энгельс, Соч., т. XVI, ч. II, стр. 297). На Западе учение о
предопределении, давая молодой буржуазии веру в неизбежность
(«предопределение») ее победы, было орудием в борьбе против
феодальной системы в целом. В России же «капиталистического развития
еще не было, оно, может быть, только зарождалось, между тем как
интересы обороны от нашествия турок, монголов и других народов
Востока требовали незамедлительного образования централизованных
государств, способных удержать напор нашествия» ( И. В. Сталин. Соч., т.
V, стр. 34. ). Учение о необходимости (предопределении) было здесь
использовано самодержавной властью, боровшейся против феодальной
раздробленности.
В мировоззрении Грозного это учение о «Божьей судьбе» несомненно
занимало весьма важное место, еще более усиливая тот «неповторимый
колорит» его писаний, который отмечают исследователи. Если, по
справедливому замечанию И. И. Смирнова, «практическая деятельность»
подымалась у Грозного «до высоты теории», то успех в этой практической
деятельности приобретал в его глазах особый смысл, становясь
доказательством правильности его поступков, соответствия их «Божьему
смотрению». Если мы учтем это, то согласимся, что, перечисляя Курбскому
во втором послании свои успехи, царь действительно делал это, «не
гордяся, ни дмяся», а доказывая своим успехом свою правоту. Мы не
усмотрим тогда цинизма и в заявлении Грозного польским послам,
сделанном несколько месяцев спустя: «Ино ведь кто бьет - тот лутче,. а
ково бьют, да вяжут - тот хуже» ( Из переговоров (начало 1578 г.) с
польскими послами Крыйским и Скуминым [пит. по рукописи Рукописного
отдела Государственной Публичной библиотеки им.М. Е. Салтыкова-
Щедрина (ГПБ), Q. IV, 33, л. 61. )]. Тот, «кто бьет» (даже если он
«бесерменский государь»), бьет ведь по велению «Божьей судьбы»,
поэтому он и «лутче».
Но как ни величественна была эта теория, она, несомненно таила в себе
серьезную опасность. Представление, что «Бог дает власть, ему же хощет»,
так ободрявшее Грозного в 1577 г., превращалось в оружие против него,
стоило только «Божьей судьбе» повернуться в другую сторону.
А поворот этот произошел очень быстро. Вероломный «голдовник»
Магнус, попытавшийся, как мы видели, изменить царю в 1577 г. и
окончательно изменивший в 1578 г., правильно понял изменившуюся
488
ситуацию. Избранный на польский престол как ставленник султана,
Стефан Баторий, вопреки опасениям Габсбургов, сумел избавиться от
турецкой зависимости. А тем самым он терял свою одиозность в глазах
католических сил: папский нунций, энергично поддерживавший
Габсбургов во время бескоролевья, вступил теперь в дружескую связь с
польским королем; Баторий завел непосредственные сношения и с
могущественнейшим государем католической Европы - Филиппом II
испанским, обещая ему помощь против турок, нидерландских «еретиков» и
т. д. При всем своем нерасположении к сопернику, германские Габсбурги
тоже не могли теперь помышлять о войне с ним. Гданьск, дольше всех
отказывавшийся признавать Батория, принужден был уступить силе и
дипломатическому воздействию.
Освободив руки на Западе, Баторий мог обратить все свои силы на
Восток. Быстрый и решительный перелом, которого ему удалось здесь
добиться, может, в сущности, служить косвенным доказательством
правоты Грозного, начавшего эту войну для приобретения морских путей
на Запад. Польский король, тесно связанный, в отличие от русского царя,
со всей Западной Европой, «поднял» на Русь, по меткому выражению царя,
«всю Италию» (католическую Европу). Войне против «Московита»
Баторий сумел придать вид почти общеевропейского (по крайней мере,
общекатолического) крестового похода. Бесчисленные авторы «летучих
листков» начали прославлять польского короля; на рождество 1579 г. папа
прислал ему освященные эмблемы - шлем и меч. Армия Батория и впрямь
была собрана по всей Европе: основу ее составляли профессиональные
воины - немецкие, венгерские и другие наемные ландскнехты. Русские же
войска были измотаны двадцатилетней войной. Это быстро оказало свое
действие. В Западной Руси были потеряны Полоцк, Сокол и Великие Луки;
в Ливонии русские войска оставили Двински Венден (Кесь). За какие-
нибудь два года были потеряны завоевания многих лет.
В этой-то трагической обстановке и было написано послание царя
Баторию - последнее из помещенных в настоящем издании посланий.
«Божья судьба» отвернулась от Грозного,- насмешливые слова: «кто бьет -
тот лутче, а ково бьют, да вяжут - тот хуже», можно было теперь
адресовать к нему самому. Мы сделали бы, однако, очень большую
ошибку, если бы предположили, что царь, увидевший волю провидения в
своих победах 1577 г., перед лицом неудач 1578 - 1581 гг. должен был
обнаружить фаталистическую покорность судьбе. Учение о
предопределении у Грозного, как и у «торговых мужиков» XVI в. ( Ср.: Г.
В. Плеханов. К вопросу о роли личности в истории. М., 1941, стр. 5, 6, 8
(прим.). ), никак не означало отказа от практической деятельности и
безмолвной покорности «Божьему смотрению». Наоборот, неуклонная вера
в «милость» к нему «благоутробия божия» (и, следовательно, в конечный
успех своих поступков) побуждала царя к самой энергической
489
деятельности: «поразительная уверенность в себе» ( P. Pierling. La Russie et
le Saint-Siege, t.II, 1897, р. 69), которую с удивлением замечают историки в
его послании Баторию, имела своей основой не только надежду на «силу
животворящего креста», но и вполне реальные дипломатические планы.
В чем эти планы заключались, мы можем догадаться уже из текста
послания. Одна тема настойчиво проходит через весь текст обширной
грамоты царя польскому королю: обвинения Батория во вражде
«христианству» и пособничестве «бесерменству» (мусульманству). Как это
часто бывает у Грозного, обвинение это сперва возникает исподволь; в
начале послания царь вскользь замечает, что нарушать «крестное
целование» не принято «в хрестьянских государствах», и дальше почему-
то прибавляет: «а и в бесерменских государствах тово неведетца».. Далее,
по мере того как могучий темперамент автора начинает брать верх над
желанием быть «смиренным», тема эта начинает звучать все яснее: «А что
ты присягал на том, что тебе давно зашлых мест отъискивати...ино то для
неповинного кровопролитства хрестиянского уделано з бесерменского
обычая, и тот твой мир знатен: ничого иного не хочеш, толко бы хре-
стиянство истребити». И, наконец, уже прямо: «Ино то знатьно, что ты
делает, предаваючи хрестиянство бесерменом! А как утомиш обе земли -
Рускую и Литовскую, так все то за бесермены будеть. И ты хрестиянин
именуешсе, Хрыстово имя на языце обносиш, а хрестьянству
испровержения желаеш».
Враждебность к «бесерменству» - новая тема в творчестве Грозного;
если мы обратимся к истории его внешней политики в предшествующие
годы, то вспомним, что враги царя обвиняли его как раз в
противоположном грехе: в нежелании воевать с «бесерменами». Но мы
вспомним также, что мысль о столкновении «Московии» с мусульманским
миром уже многократно выдвигалась в XVI в. и что такое столкновение
было постоянным предметом мечтаний и домогательств габсбургско-
католической дипломатии. Эта тенденция Габсбургов особенно ярко
обнаруживалась во время польского бескоролевья: стоило Грозному
проявить хотя бы некоторую склонность к вражде с Крымом и Турцией, и
он уже превращался на страницах германской печати из «ужасного
