сказать трудно; дошедшее до нас официальное донесение Полубенского

королю, написанное в форме дневника, во всяком случае никак не помогает

решению этого вопроса; донесение это содержит много подозрительных

пропусков и умолчаний (Полубенский упоминает измену Магнуса задним

числом, ничего не рассказывая о том, как он узнал о ней), числа в нем

странным образом перепутаны и т. д. ( Донесение Полубенского см.: Труды

X Археологического съезда в Риге в 1896 г., т. III, М., 1900. Ср.

комментарий к посланию Яну Ходкевичу, прим. 1. ). Умалчивает

Полубенский и о той, несомненно предосудительной с точки зрения Бато-

рия, роли, которую он играл после пленения: как мы узнаём из

официальных русских «разрядов», став пленником Грозного, Полубенский

помог ему завоевать ливонский город Трикат, написав жителям этого

города, чтобы они «государю царю не противили, видя такую моць

государя самого, войско и наряды великие» ( Текст этой грамоты «его

парского величества вязня» Полубенского (из «разряда» похода 1577 г.) - в

«Военном журнале» за 1853 г., № 6, стр. 91 - 92. Курляндский хронист

Геннинг даже прямо называл Полубенского «человеком» Ивана IV

(Scriptores rerum Livonicarum, II Riga - Lpz., 1848, стр. 270). ).

Возможная связь таких польских политических деятелей, как Ходкевич

и Полубенский, с царем становится понятной, если мы учтем, что в 1577 г.

485

положение Батория, только что избранного на престол и еще не

признанного всей страной, было крайне непрочным; Грозный же еще

недавно считался одним из влиятельнейших кандидатов на польский

престол и пользовался значительной популярностью в Литве. Что касается

царя, то у него во всяком случае не было никаких оснований отвергать

услуги этих лиц: теперь, когда «вся Лифлянская земля» учинилась «в его

воле», он явно не хотел войны с Польшей, желая только, чтобы поляки

признали совершившийся факт «очищения Лифлянской вотчины».

Победа казалась царю достигнутой, - послания 1577 г. должны были

подвести итог законченной войне. Послания эти несомненно

предназначались царем не только для их формальных адресатов:

достаточно сравнить между собой списки XVII в., сохранившие

перечисленную выше группу посланий ( См. «Археографический обзор»,

стр. 570. ), чтобы убедиться, что они восходили к единому, заботливо

составленному сборнику. Можно думать, что сборник этот был составлен

еще при Грозном и составлен с определенной политической целью.

Специальный характер этого сборника обнаруживается уже из его состава:

сюда вошли все грамоты, рисующие блестящие успехи Грозного в 1577 г.

(по большей части не включенные в официальные «Дела Польские»

Посольского приказа), но не вошла сюда, например, приведенная выше

грамота Магнусу (тоже написанная во время похода) и именно потому, что

она говорила не об успехах, а о неудаче (хотя и частичной). Очевидно

сборник посланий 1577 г. был составлен не для внутренних нужд

Посольского приказа, а рассчитан на более широкие круги читателей

( Такое соединение документальных памятников в сборники, имеющие

определенный политический характер, не является, как известно,

редкостью: для XIV - XV вв. это явление доказано на большом числе

примеров Л. В. Черепниным в его исследовании «Русские феодальные

архивы XIV - XV вв.» (ч. 1, М. - Л., 1948). ).

Обращаясь к этим читателям и из «Российского царства», и к другим

«многим языцем», царь во всех посланиях 1577 г. повторял одну и ту же

тему: о своих законных правах на Ливонию, подтвержденных ныне

«Божьим смотрением [провидением]». Тема эта проходит через все

послания 1577 г. (отсюда ряд совпадений отдельных мест: о «хотении

миру» со Стефаном-королем, о том, что в Ливонии уже нет места, «где бы

нашего коня ноги не стояли», и воды, которой бы «не пили есмя», и т. д.),

начиная с первого из них - послания Полубенскому. Для этого послания,

написанного еще в Пскове в начале похода, царь широко использовал свои

прежние сочинения: здесь мы читаем и изложение царской родословной из

первого послания Курбскому, и рассказ о происхождении русских

государей от Августа-кесаря, - все эти аргументы были мобилизованы

царем для обоснования последнего, как он думал, похода на Ливонию. А в

заключительных грамотах, написанных в Вольмаре, царь обращался к

486

«крестопрестушшкам», некогда мешавшим и «супротивословившим» ему в

начале Ливонской войны, приглашая их самих убедиться («и я таки тебя

судию и поставлю»), кто был прав в законченном, наконец, споре.

Грозный торжествовал - и торжествовал не только как государственный

деятель, добившийся политического успеха. Замечания царя о «Божьем

величестве», разрешившем, наконец, его спор с «крестопреступниками»,

подводят нас к новой, совсем неизученной историками стороне

мировоззрения царя - к его философским взглядам. Взгляды эти

раскрываются уже в другом, более раннем памятнике - в грамотах 1567 г.,

посланных Сигизмунду II Августу от имени бояр цитируемое место

дословно совпадает в грамотах трех разных бояр и с уверенностью может

быть приписано их общему автору - царю). Отвечая на утверждение

Сигизмунда II Августа, что «Бог-сотворитель, человека сотворивши,

неволи никоторые не учинил и всякою почестью посетил» и что,

следовательно, человек по природе свободен, Грозный писал ему:

«А што, брат наш, писал еси, што Бог сотворил человека и вольность

ему даровал и честь, ино твоё писание много отстоит от истины: понеже

первого человека Адама Бог сотворил самовластна и высока и заповедь

положи, иж от единого древа не ясти, и егда заповедь преступи, и каким

осуждением осужен бысть! Се есть - первая неволя и бесчестие…». И,

приведя затем другие примеры библейских и евангельских «заповедей»,

царь заключает: «Видиши ли, як везде несвободно есть, и твое писание

далече от истины отстоит?».

Трудно сказать, какой конкретно смысл имели рассуждения Сигизмунда

II Августа о «свободе» в его не дошедшей до нас грамоте, - отметим

только, что догмат о «свободе воли» был как раз в это время орудием

католической реакции в борьбе с Реформацией (в 1564 г. этот догмат был

утвержден в противовес лютеранам Тридентским собором). Для нас

гораздо важнее, что рассуждениям Сигизмунда II Августа о свободе

Грозный противопоставлял тезис о необходимости.

Эта же мысль о необходимости, но в несколько ином аспекте,

выдвигается царем в посланиях 1577 г. Победа его в Ливонской войне - не

случайна, подчеркивал царь, многократно и настойчиво повторяя во всех

этих посланиях одну фразу: «Бог дает власть, ему же хощет» (т. е. тому,

кому хочет дать). Тринадцать лет тому назад Курбский грозил царю

«Божьим судом» после смерти, - Грозный отвечал ему тогда, что он «не

отметается» этого суда не только «тамо» - после смерти, «но и зде» - на

земле. И вот теперь Божий суд свершился; победа Грозного есть

осуществление непреодолимого «Божьего изволения»: «не моя победа, но

Божья» - «Смотри, о княже, Божия судьбы, яко Бог дает власть, ему же

хощет!».

487

Перед нами, несомненно, не случайное высказывание царя, а именно

выражение его философских взглядов. Чтобы понять смысл этих

философских взглядов, следует вспомнить ту оценку, которую давал

Энгельс аналогичному «учению о предопределении», развивавшемуся на

Западе Кальвином. Энгельс считал, что эта догма Кальвина «отвечала

требованиям самой смелой части тогдашней буржуазии» ( К. Маркс и