украшены множеством разноцветных лент и букетами пармских фиалок, дамы одеты в
костюмы в стиле Ватто из белой шерсти с фиолетовой гофрировкой, фиолетовым шелком
экипаж обит внутри.
В Музее изящных искусств Жюля Шере в Ницце хранится вырезанный Марией
Башкирцевой из китайской бумаги силуэт, на котором легко узнается князь Божидар
Карагеоргович со своей острой бородкой, пляшущий канкан. Все так и было в
действительности, Божидар своим неудержимым темпераментом заставил плясать канкан
на вилле Мизе-Брон почти двести приглашенных гостей. Новые русские гуляют.
Отплясавши, новые русские отправляются всей семьей просаживать деньги на зеленом
сукне Монте-Карло. Из-за порочной страсти к игре, как подшучивает Мария, ее тетушка
готова бросить все на свете, даже ее, свою любимицу.
Мария остается на пустынном пляже одна (одна - это не в нашем понимания, естественно, при ней всегда присутствуют слуги, все тот же Шоколад или одна из ее гувернанток). Ей
нравится работать на пленэре, как учил ее Жюль Бастьен-Лепаж.
“Глаза открываются мало-помалу, прежде я видела только рисунок и сюжеты для картины, теперь... О! Теперь! если бы я писала так, как вижу, у меня был бы талант. Я вижу пейзаж, я вижу и люблю пейзаж, воду, воздух, краски - краски!” (Запись от 15 февраля 1882 года.) В списке ее работ, находившихся в Русском музее, было несколько морских и городских
пейзажей Ниццы (см. Приложения. Акт № 456, №№ 20, 21, 23, 33, 38, 50 и др.),
написанных в именно это время, ибо больше она в Ницце, как считает К. Кознье, не была.
Но 12 марта веселью и работе неожиданно приходит конец, приходит вместе с депешей о
смерти Жоржа Бабанина. Дамы надевают семейный траур, сестры оплакивают брата, Дина
- отца, а Мария - дядю, умершего в заброшенном углу, под чужим именем, нищим,
преследуемым кредиторами. Находящийся в Ницце еще один брат, Этьен Бабанин,
посылает в Париж сто франков, чтобы позаботились об останках Жоржа, а Константин
Башкирцев телеграфирует Александру Бабанину, который распоряжается имениями,
чтобы он оплатил похороны брата. На рядовой прием двухсот гостей деньги у новых
русских есть, чтобы похоронить родного брата надо писать в Россию. Ничего не скажешь, хороша публика!
Но вскоре все оборачивается комедией - воскресший Жорж пьет со своим друзьями-
клошарами “их здоровье”. И право, радуешься за Жоржа, гуляй, бедолага, пропивай сто
франков, и не испытываешь никакого сочувствия к его “родственничкам”, которые
проклинают забулдыгу. Этьен матерится - жалко сто франков, а Мария записывает в
дневник:
“Ах, мы все виноваты! Итак, бедный мученик не захотел обременить нашу совесть и
воскрес. Да, это, всеми преследуемое, несчастное, невинное существо находится в добром
здравии и пропивает сейчас сто франков Этьена”. (Неизданное, 13 марта 1882 года.) Есть в ненапечатанной части дневника и история о том, как нашли в сосновой роще труп
убитого рыбака, о которой Муся потом не раз вспоминала. Имея под руками список ее
пропавших работ, мы находит там картон “Убитый” под номером 1161. Живо
представляется девушка с мольбертом, которую сопровождают слуга и гувернантка,
рисующая в роще труп рыбака. Думаю, такие выходки, если они становились известны, не
могли нравиться обществу.
К открытию Салона, они возвращаются в Париж. Она показывает работы, сделанные в
Ницце, своим учителям Тони Роберу-Флери и Родольфу Жулиану. Робер-Флери в
присутствии всех дам бормочет что-то невразумительное - дамы, которые ждали от него
восторгов, недовольны и после его ухода тетушка обзывает академика дураком.
Мария пишет портрет Дины Бабаниной пастелью. Жулиан находит, что он хорош. Она
отказывается от замысла картины о карнавале и совершенно в духе того времени начинает
грезить евангельским сюжетом большой картины.
“Это тот момент, когда Иосиф Аримафейский похоронил Христа и гроб завалили камнями; все ушли, наступает ночь, и Мария Магдалина и другая Мария одни сидят у гроба.
Это один из лучших моментов божественной драмы и один из наименее затронутых.
Тут есть величие и простота, что-то страшное, трогательное и человеческое... Какое-то
ужасное спокойствие, эти две несчастные женщины, обессиленные горем... Остается еще
изучить материальную сторону картины...” (Запись от 29 мая 1882 года.)
С этого времени и до конца жизни она довольно часто говорит об этой картине, она
готовится к ней, она хочет ехать за экзотикой, необходимой ей, ну, хотя бы на Капри. Или
все-таки в Алжир, или в Иерусалим, а почему и нет? Хотя Жулиан считает это
сумасшествием. Однако ей кажется, “какой смысл будет иметь эта картина, если я напишу
ее в Сен-Жермене с евреями из Батильона, в аранжированных костюмах?”
Только там, в Иерусалиме, она найдет настоящие, поношенные, потертые одежды, только
там случайно подмеченные тона создадут нужный колорит ее живописи.
И опять она долго рассуждает о том, как она чувствует свою будущую живопись, пожалуй, слишком подробно и долго для настоящего художника. Ей кажется, что вполне достаточно
одного того жгучего, безумного желания передать другим свое чувство, а технические
трудности будут преодолены, уж коли эта вещь наполняет ее сердце, душу, ум.
Однако пока, ей по-прежнему не хватает свободы, вполне обыкновенной, бытовой, то есть
свободы в повседневной жизни: пойти куда угодно, выходить, обедать у себя или в
трактире, гулять пешком в Булонском лесу или сидеть в кафе - ей кажется, что такая
свобода составляет половину таланта и три четверти обыкновенного счастья. Хотя она
давно забросила свои занятия феминизмом, перестала писать в “Гражданку”, тем не менее
о своей нелегкой женской доле она постоянно вздыхает и по ее выражению, “оплакивает
свой пол”. И вырваться из круга условностей она не может, ибо это означает обречь себя
на пересуды, и окончательно поставить крест на замужестве.
Единственного и великого Бастьен-Лепажа нет в Париже, он в Лондоне, но она имеет
возможность посещать его мастерскую, смотреть его эскизы, которые им показывает его
брат, Эмиль, известный архитектор. Эмиль даже соглашается позировать для Марии и она
рисует его портрет красками и кистями самого великого Жюля Бастьен-Лепажа! Руки у
нее дрожат. Великий и единственный Бастьен-Лепаж! Гений! В моих руках его палитра!
Глава двадцать вторая
ПОСЛЕДНЯЯ ПОПЫТКА ВЫГОДНОГО ЗАМУЖЕСТВА.
МОЛОДЫЕ КНЯЗЬЯ КОЧУБЕИ
Еще 29 августа она стояла на открытом воздухе и писала маленькую фигурку девочки, которая накинула на плечи свою черную юбку и держит раскрытый зонтик. Дождь шел
почти каждый день. Сама запись об этом событии говорит о том, что Мария относилась к
этой картине, как к пустяку, и мечтала о “мысли, выраженной в мраморе”. А между тем, если ее и знают, как художницу, то по этой трогательной картине, ныне хранящейся в
Русском музее. Однако ей ничего не стоит бросить все к чертям собачьим, как только
перед ней встает призрак выгодного замужества.
“Сегодня утром я получила письмо от мамы, которая пишет, что молодые соседки
приезжают гостить на два месяца со своими друзьями и что будут утроены большие
охоты. Она собирается возвращаться назад, но я просила предупредить меня в случае, если... И вот она меня предупреждает. Это вызывает во мне целую бурю сомнений,
неизвестности и замешательства. Если я поеду, моя выставка погибла... Если бы еще я
проработала все лето, я имела бы предлог - желание отдохнуть; но этого не было.
Согласитесь, что это было бы превосходно, но это слишком невероятно. Провести четверо
суток в вагоне железной дороги и пожертвовать работой целого года, чтобы поехать туда, попытаться понравиться и выйти замуж за человека, которого никогда до тех пор не
