осознанно возлагал на «Песню Судьбы». С замыслом драмы на определенном

этапе дело обстояло так, что его надо было просто оставить, перейти к другому

замыслу. Именно это и произошло в момент возникновения цикла «На поле

Куликовом», только Блок, в сущности, до конца жизни не понимал, что на

«Песне Судьбы» следует поставить крест раз и навсегда и что даже простое

соседство этих двух замыслов художественно убийственно для драмы.

Решающая чисто художественная, изобразительная коллизия замысла была

сформулирована Блоком еще в письме к матери от 30 января 1908 г.:

«Проклятие отвлеченности преследует меня и в этой пьесе…» — далее же

«отвлеченность» связывается с декадентскими тенденциями и в искусстве, и в

жизни: «… весь яд декадентства и состоит в том, что утрачены сочность,

яркость, жизненность, образность, не только типичное, но и характерное»; еще

164 Там же, с. 415.

далее там же говорится: «А в жизни еще очень много сочности, которую

художник должен воплощать» (VIII, 226 – 227). При всем более чем понятном

для нас стремлении Блока оттолкнуться от декадентства, необходимо все-таки

сказать здесь, что проблема «отвлеченности» и «жизненности» не совсем

правомерно дается в мертвенном противопоставлении, и потому преувеличенно

(хотя и понятно опять-таки в применении к тогдашней литературной

обстановке) толкуется «ядовитость декадентства». Замысел обобщающего

произведения о России, к тому же в ходе своего развития неизбежно вобравший

в себя идею исторической перспективности, по логике вещей не мог не

включать в себя элементов «отвлеченности». Простое эмпирическое

повествование, ограничивающееся только «характерностью» и «сочностью»,

как раз ни при каких обстоятельствах не могло бы дать того обобщающего

идейного итога, которого искал Блок. В высшей степени важно то, что Блок

борется с декадентством, отталкивается от него, но неправомерно то, что он

отождествляет с ним всякую «отвлеченность». Тут сказывается

противоречивость Блока: он движется судорожно, зигзагами. Мудрость оценки

Станиславским итогов блоковской работы состоит именно в том, что он видит

необходимость внутреннего единства жизненной простоты, естественности и

обобщающих начал, «отвлеченности». По Станиславскому, в искусстве следует

«… заставить себя и других просто и естественно переживать большие и

отвлеченные мысли и чувства»165. Дурная «отвлеченность» у Блока получалась

как раз от мертвенного разрыва, механического противопоставления «простой

естественности переживаний» и обобщающей «отвлеченности», от «дурной

бесконечности» этой коллизии. Кризис «Песни Судьбы» обнаруживал эту

художественную коллизию как общую идейную коллизию творчества Блока.

Цикл «На поле Куликовом» гениален именно тем, что большие общие,

«отвлеченные» темы здесь становятся предметом «простого и естественного»

индивидуально-человеческого

переживания.

Логика

органичных

художественных переходов от личного к общему, от обобщенно-философского к

наглядной жизненной конкретности — не в их разрыве и противостоянии, но в

сложном драматическом, трагическом переплетении и взаимопроникновении —

и дается в цикле «На поле Куликовом», сменяющем, снимающем и

художественно отвергающем замысел «Песни Судьбы».

Быть может, наиболее сложным духовно-идейным вопросом в отношении

цикла «На поле Куликовом» является вопрос о соотношении в нем

«исторического» и «современного». В общей форме здесь можно сказать, что в

цикле «история» и «современность» даются в неразрывном художественном

переплетении; сопоставление цикла с выступлениями на темы «народа» и

«интеллигенции» конца 1908 г. ясно показывает, что Блок за образами

борющихся станов Куликовской битвы подразумевает современных людей и

события. Однако и в этих выступлениях, и в примечании к циклу в первом

издании трилогии лирики («Куликовская битва принадлежит, по убеждению

автора, к символическим событиям русской истории. Таким событиям суждено

165 Станиславский К. С. Собр. соч. в 8-ми т., т. 7, с. 416.

возвращение. Разгадка их еще впереди». — III, 587) Блок отчетливо членит

современность и реальные исторические события — как бы противоречиво он

их ни истолковывал. Непосредственное художественное восприятие

(единственный возможный тут критерий ввиду явной «отвлеченности»

замысла) точно так же говорит, что здесь не просто «исторический

маскарад», — настолько художественно весомо, с пронзительной

художественной силой возникает при чтении и переживании цикла и лирически

обобщенный образ реального исторического события. Проблемой является,

однако, характер этого соотношения — откуда, из какого идейного источника

возникает эта необходимая раздельность и одновременно единство истории и

современности? Источником этого качества цикла является впервые отчетливо

прояснившаяся именно здесь историческая перспектива. В докладе «Народ и

интеллигенция», в явной связи с уже откристаллизовавшейся идейно-

художественной концепцией цикла, эта расчлененность истории и

современности дается так: «Есть между двумя станами — между народом и

интеллигенцией — некая черта, на которой сходятся и сговариваются те и

другие. Такой соединительной черты не было между русскими и татарами,

между двумя станами, явно враждебными…» (V, 323 – 324). Это значит, что

там, в истории, было прямое столкновение двух прямо противостоящих

исторических образований, здесь же, в современности, речь идет о

раздвоенности единого национально-исторического организма. Весь

художественный опыт Блока, который не может не привлекаться в данном

случае, добавлял к этой мысли, что подобная раздвоенность подразумевает, в

наиболее обобщенном виде, социальное разделение в границах опять-таки

национально-исторического единства как достаточно весомой реальности.

Следовательно, практически-художественно вопрос об исторической

перспективе становится вопросом о внутренних переходах между этими

социальными станами, об использовании каких-то граней и преодолении

человеком других элементов реально существующего в нем самом

исторического прошлого и нахождении возможностей социального действия в

духе исторического будущего.

Так дается историческая перспектива в стихотворении «Опять с вековою

тоскою…» (июль 1908 г.). Историческое будущее, поскольку речь идет о

событии огромной значимости для всей национальной истории, здесь имеет

чрезвычайно конкретную форму; Блок переводит лирическое повествование во

внутренний мир человека, готовящегося к такому перспективному событию. И

тут оказывается, что для подвига, для высшей формы социального действия,

надо одолеть «дикие страсти», которые «развязаны» «под игом ущербной

луны», т. е. надо обрести чистую душу и большое общее стремление в

трагической социально-исторической обстановке:

И я с вековою тоскою,

Как волк под ущербной луной,

Не знаю, что делать с собою,

Куда мне лететь за тобой!

Внутри самого человека это большое общее стремление, связанное с «песней»

национальной «судьбы», представляется не заданным, не предвзятым и

статично предопределенным и потому отдельным от конкретного

существования человека в мрачных социальных отношениях («под игом

ущербной луны»), как это было, скажем, в поэтических построениях Андрея

Белого о «пепельности» русской судьбы, — но, напротив, чем-то искомым,

возникающим в конкретной жизненной борьбе человека, борьбе с темным и

страшным и в себе самом: