в виде цепи стихотворных рассказов с максимально возможными для Блока

этого периода социально-конкретными сюжетами; наибольшее значение имеют

сюжеты городской жизни. Бытовая конкретизация ставит целью социально

определить происходящее. Персонажи, выступающие здесь, должны быть

людьми социальных низов, «простыми людьми» — в этом смысл,

вкладываемый Блоком в слова «Мещанское житье». Сам быт в его социальной

определенности должен быть поэзией, лирикой в новом качестве, — не поэзией

неопределенных, условно-стихотворных, хотя бы и очень напряженных,

внутренне подлинных эмоций, но эмоций, присущих вполне определенному

кругу людей. Эпиграфы из Ап. Григорьева и Гейне ко всему разделу

подчеркивают общую установку на единство лиризма и социальности, на

необходимость насыщения конкретных в бытовом и социальном смысле

сюжетов внутренней поэзией.

Основной персонаж этого ряда стихов — обитатель чердака с «окнами во

двор», социально обездоленный человек с присущим ему кругом мыслей и

переживаний. Главное в свойственном ему чувстве жизни — трагизм,

проистекающий из нужды, покинутости, одиночества, бесперспективности в

духовном и непосредственно жизненном планах Это же трагическое восприятие

жизни является основным источником поэзии лирических характеров,

выступающих в стихах. С одной стороны, вся жизнь исчерпывается замкнутым

отрезком, четко отграниченным «куском» общественных отношений, ставших

предопределенностью быта, чердаком, колодцем двора:

Одна мне осталась надежда:

Смотреться в колодезь двора

Светает. Белеет одежда

В рассеянном свете утра

(«Окна во двор», октябрь 1906)

Эта замкнутость порождает чувство социальной бесперспективности и

одновременно — внутренний трагизм, духовную безнадежность:

Ты спишь, а на улице тихо,

И я умираю с тоски,

И злое, голодное Лихо

Упорно стучится в виски…

Но это же трагическое чувство и социального, и личного одиночества, распад

общественных связей, вытекающий из их суженности, замкнутости,

предопределенности всего «социальной клеткой» чердака, куда заперли героя,

рождает также ощущение особой внутренней свободы: ничто не висит

тяжестью на ногах, все куда-то отлетело, и остался голый, «рассословленный»

человек:

Эй, малый, взгляни мне в оконце!..

Да нет, не заглянешь — пройдешь…

Совсем я на зимнее солнце,

На глупое солнце похож

Таков финал стихотворения — обитатель городского чердака, с его точно

расчерченной, замкнутой колодцем двора и собственным одиночеством

жизнью, оказывается в итоге блоковским «бродягой», человеком «без очага»,

вышедшим на вьюжную площадь, а затем и на бескрайние российские

просторы. Разные стороны блоковской деятельности переходного периода

оказываются внутренне тесно взаимосвязанными.

Именно этот распад общих связей настигает обитателей чердаков в их

единственно оставшихся поэтических связях с миром. В стихотворении «Хожу,

брожу понурый…» (декабрь 1906 г.) рисуется тихая любовь обитателя чердака:

Зачем она приходит

Со мною говорить?

Зачем в иглу проводит

Веселенькую нить?

Но так как эта «веселенькая нить» — единственное, что изнутри связывает

обитателя чердака с миром, то она неизбежно оказывается крайне непрочной;

на лице героя стихотворения «Хожу, брожу понурый…» лежат белые отблески

окружающих его пустых пространств («лицо мое белее, чем белая стена»); в

стихотворении «На чердаке» рисуется финал этой одинокой любви:

Чтоб была нарядна

И, как снег, бела!

Чтоб глядел я жадно

Из того угла!..

Слаще пой ты, вьюга,

В снежную трубу,

Чтоб спала подруга

В ледяном гробу!

Такой же финал романа настигает женский персонаж этого «чердачного»

повествования в стихотворении «Не пришел на свидание» (февраль 1908 г.); в

обобщенном виде трагизм одинокого существования городского

«рассословленного» человека дается в открывающем весь этот ряд стихов

произведении «В октябре» (октябрь 1906 г.):

Лечу, лечу к мальчишке малому

Средь вихря и огня…

Все, все по-старому, бывалому,

Да только — без меня!

Обитатель чердака бросается из окна в колодец двора, и этот человеческий

конец оказывается наиболее широким, общим, характерным для всего ряда

стихов воплощением внутреннего единства темы в ее одновременно и

лирическом, и социальном аспектах.

Социальная определенность лирического характера оказывается, таким

образом, односторонней, лишенной большой общественной перспективы.

Характерна возникающая аналогия со стихотворением «Митинг» из стихов о

1905 годе. Там гибель оратора давалась в некоей общей перспективе, хотя эта

перспектива сама по себе чертилась идеалистически (тема «Дамы»). Огромен

художественный рост Блока в стихах из «Мещанского житья»: лирические

характеры живут уже без всяких абстрактно-обобщающих подсказок, сами по

себе, своей внутренней и одновременно социальной жизнью. Однако жизнь эта

пока что протекает в очень замкнутом пространстве. Характер сам по себе по-

своему активен, социально «колюч», «неуживчив», но это характер духовного

«бродяги», кое в чем и «анархиста». Поэтому повествовательность, дающая

опять-таки огромные преимущества в смысле жизненной и социальной

конкретности, в то же время замыкает лирический «рассказ в стихах» в рамки

не имеющих большого общественного выхода сюжетов. Получается — в

художественном плане — лирическая повествовательность очень высокого

литературного класса. «Чердачные» стихи вызывают ассоциации с большой

русской прозой 40-х годов, с «Белыми ночами» и вообще с ранними повестями

Достоевского. Вместе с тем это лирика, весьма подлинная в своих поэтических

качествах. Блок оставляет далеко позади в этом смысле восьмидесятников, от

которых он исходил и чьи задачи он решает на несравненно более высоком

уровне. Однако духовная бесперспективность лирических характеров во

многом говорит о неполной решенности и общих, магистральных

художественных задач самого поэта. Замкнуто-повествовательный и в то же

время «бродяжий» лирический характер должен расшириться в своих

возможностях, показать какие-то иные, менее ограниченно локальные краски,

для того чтобы стать способным нести более обобщающие темы, — такова

непосредственная поэтическая задача, возникающая перед Блоком.

Говоря о возможностях расширения лирического характера у Блока, надо

ясно представлять себе то обстоятельство, что речь идет здесь не просто о

накоплении неких внешне, арифметически присоединяемых к образу качеств,

но о гораздо более творчески сложной вещи: о гибкости, свободных внутренних

переходах между разными сторонами изображаемой личности, о большей

самостоятельности, инициативности, жизненной самодеятельности

создаваемого образа-характера. Значение стихов «чердачной» темы, очевидно, в

движении лирики Блока состоит вовсе не в том, что механически соединяются

социальность и лиризм, существовавшие у Блока до этого несколько порознь.

Существенно тут совсем другое. Общая тенденция к социальному

истолкованию лирического образа-характера проходит в том или ином виде

через всю «Нечаянную Радость», и совсем не это само по себе является

новинкой в стихах второй половины 1906 г. Ново здесь то, что лиризм и

социальность выступают как тонко взаимосвязанные, гибко переходящие друг в

друга неотъемлемые особенности более живой, непосредственной,

самодеятельной личности. Говоря грубо, персонаж от этого делается

«характернее» — одновременно и индивидуально-определеннее, и шире. Суть

дела именно в этом, а не в механическом сложении разных качеств. Ведь,