разделу «Родина». Однако раздела-цикла «Ямбы» нет еще даже во втором

издании третьей части трилогии лирики, в издании 1916 г. Там на месте

«Ямбов» стоит раздел из переводов Гейне, самой иронической манерой

раскрытия внутреннего мира личности выражающий трагический скепсис.

«Ямбы» заменяют переводной цикл только в окончательной редакции третьего

тома, вышедшей в свет в 1921 г. Говоря иначе, трагический скепсис в виде

самостоятельной темы в композиции книги исчезает только в годы революции,

и тогда же появляются полностью органичные идейные переходы от

«Страшного мира» к разделу «Родина» и его центру — циклу «На поле

Куликовом». И следовательно, только в этой композиции делаются

органичными отношения между «народной» и «интеллектуальной» темами

книги. Прояснение идейного смысла третьего тома, реализованного в его

композиции, относится к творчеству Блока революционных лет.

Сами по себе стихи, из которых образуется цикл «Ямбы», относятся к

дореволюционному периоду творчества Блока. Выше говорилось о стихах из

«Ямбов», относящихся к периоду подведения Блоком итогов первой русской

революции. В остальном — в идейном составе «Ямбов» чрезвычайно важное

значение имеют темы и мотивы, связанные с работой Блока над поэмой

«Возмездие», как бы в своем роде драгоценные осколки из не поддающегося

воплощению большого эпического замысла. Работа над «Возмездием»

начинается в те же годы, когда складывается концепция «Страшного мира», и

тянется до последних лет жизни поэта, так и не находя себе завершения.

Очевидным образом в этом крушении эпического замысла, который во многом

питает гениальную лирику третьего тома и от которого прямо откалываются

гениальные стихи, но сам он реализоваться не в состоянии, — проявляется

общий трагедийный характер эволюции Блока. Согласно авторскому

изложению в позднейшем предисловии к поэме, ее «тема заключается в том, как

развиваются звенья единой цепи рода» (III, 297). Блок хочет дать в истории

одной семьи проявление более широких и общих исторических

закономерностей времени, формирование в исторической перспективе

социально активной личности современного человека. Согласно блоковскому

определению, идея поэмы состоит в следующем: «… в последнем первенце это

новое и упорное начинает, наконец, ощутительно действовать на окружающую

среду; таким образом, род, испытавший на себе возмездие истории, среды,

эпохи, начинает, в свою очередь, творить возмездие; последний первенец уже

способен огрызаться и издавать львиное рычание; он готов ухватиться своей

человечьей ручонкой за колесо, которым движется история человечества. И,

может быть, ухватится-таки за него…» (III, 298). Блок стремится дать в своей

поэме то самое формирование «нового интеллигента», которое было «задано» в

цикле «На поле Куликовом», — иначе говоря, показать процесс выработки

исторической активности человеком, принадлежащим к «культурным

социальным верхам» старого общества, осознающим крах этого общества и

вырабатывающим в своем жизненном движении способы борьбы с ним. В

наиболее общем виде причина крушения эпического замысла сформулирована

самим Блоком во фразе, следующей за цитированным только что куском из

предисловия: «Что же дальше? Не знаю, и никогда не знал…» (III, 298).

Перспективный взгляд Блока на историю имеет самую общую форму — он

опирается на идеалистическую концепцию истории и конкретных социальных

сил, способных сломать старую общественную структуру, не знает. В таких

условиях создание поэмы с конкретным сюжетом, фабулой, органически

соотносящимися с конкретно же показанной историей формирования социально

активной личности, является опять-таки, как и замысел «Розы и Креста»,

чистой утопией. Но эта утопия, вполне нереальная как целое, может быть

плодотворной как подтекст, как общее направление при создании тех

«лирических трагедий», великим мастером которых был Блок. При дальнейшем

углублении исторических противоречий, которые так чутко слышал Блок-

лирик, воспринимая их через проблему личности, поэт создает, благодаря

наличию общего замысла «Возмездия», ряд гениальных стихов, в которых

предельно трагедийно обнажается духовная драма личности, устремленной к

будущему и способной и анализировать, и отвергать прошлое. Эти гениальные

стихи в общей панораме третьего тома окончательно проясняют историческую

перспективу; сам Блок осознает и окончательно художественно выстраивает

концепцию третьего тома только при решающем историческом повороте — в

непосредственно революционную эпоху.

Среди «вереницы душ», в кругу персонажей третьего тома лирическое «я»,

выступающее в «Ямбах», представляет собой лицо весьма особенное.

Собственно говоря, это уже не персонаж, обычный для зрелой лирики Блока, но

как бы наиболее прямое, открытое выражение авторской позиции, авторского

«я». Примечателен тот факт, что подобное, наиболее острое выявление

личностного начала, наибольшее открытие, обнажение лирического лица автора

происходит на темах непосредственно политического, социального,

общественного плана:

Туда, туда, смиренней, ниже, —

Оттуда зримей мир иной…

Ты видел ли детей в Париже,

Иль нищих на мосту зимой?

На непроглядный ужас жизни

Открой скорей, открой глаза,

Пока великая гроза

Все не смела в твоей отчизне.

(«Да. Так диктует вдохновенье…», 1911 – 1914)

Среди многообразных явлений «страшного мира» наиболее открытое

лирическое волнение вызывают у поэта социальное неравенство, человеческая

обездоленность, прямые социальные контрасты жизни. Именно в этой связи

Блок охотнее, откровеннее всего говорит, как он представляет себе свое

собственное поэтическое призвание:

Пускай зовут: Забудь, поэт!

Вернись в красивые уюты!

Нет! Лучше сгинуть в стуже лютой!

Уюта — нет. Покоя — нет.

(«Земное сердце стынет вновь…», 1911 – 1914)

Наконец, в кругу лирических тем, связанных с выработкой социальной

активности, формированием «нового интеллигента», появляется опять-таки

наиболее открытое и поэтически весомое признание — в исторической

перспективе, с точки зрения «юноши веселого» «в грядущем» —

жизнеутверждающего характера своей поэзии:

Простим угрюмство — разве это

Сокрытый двигатель его?

Он весь — дитя добра и света,

Он весь — свободы торжество!

(«О, я хочу безумно жить…», 1914, раздел «Ямбы»)

Однако не случайным, но глубоко знаменательным является сам по себе тот

факт, что эволюция Блока-лирика окончательно перспективно выстраивается в

его собственном творческом сознании только к эпохе нового и решающего

революционного поворота в жизни страны. К революции Блок приходит с

целым рядом творческих противоречий и во многом — поэтом трагически

противоречивой личности. Маску персонажа его лирическое «я» срывает с себя

относительно редко, и поэтически она, эта маска, осмысляется как объективное

выражение неизбежных в «страшном мире» современности и неразрешимых в

его границах внутренних противоречий личности:

Ты — железною маской лицо закрывай,

Поклоняясь священным гробам,

Охраняя железом до времени рай,

Недоступный безумным рабам.

(«Ты твердишь, что я холоден, замкнут и сух…», 1916)

Противоречий полна и жизнь страны в целом, и они ждут своего разрешения

тоже в общей перспективе времени, — таким возникает образ России в

гениальном стихотворении «Коршун» (1916), выделившемся из «Возмездия» и

завершающем раздел «Родина» в окончательной редакции третьего тома: