Одновременно в стихах и прозе происходит усложнение и углубление

блоковских взглядов на современного человека. Противоречия истории

проникают и в «естественную» страсть, и в самого будто бы чудом

сохранившего свою неприкосновенную «естественность» человека.

Трагедийная концепция «Страшного мира» немыслима без такого усложнения

подхода поэта к современному человеку; особенно отчетливо толкование самих

«стихийных» страстей как возможных возбудителей и источников коллизий

«Страшного мира» видно в стихотворении «Вдвоем» («Черный ворон в сумраке

снежном…») журнальной публикации.

Хотя это стихотворение, датированное февралем 1910 г., позднее ушло в

другой раздел блоковских сборников, оно необыкновенно важно именно для

понимания основ концепции «Страшного мира». Сама «естественная»,

«стихийная» страсть рисуется здесь в изначально присущих ей и внутренне

взаимосвязанных контрастах, противоречиях; контрастное сочетание черно-

белых тонов дает одновременность и возвышенных, и «черных», гибельных

сторон любви — это единый мир лирической трагедии. Обычный для

блоковской любовной лирики сюжет бешеной скачки с возлюбленной на лихаче

дается в обычных же для поэта осмыслениях связи индивидуального любовного

чувства с катастрофическими «мировыми» событиями:

В легком сердце — страсть и беспечность.

Словно с моря мне подан знак.

Над бездонным провалом в вечность.

Задыхаясь, летит рысак.

Однако необычен конец — он и вводит всю тему в концепцию третьего тома,

высшего периода творческой зрелости Блока. В сборниках, вошедших во второй

том, концепция произведения такого рода обычно исчерпывается темой только

что процитированной второй строфы стихотворения: есть катастрофическое

«мировое целое» и есть высокая «стихийно-трагическая» любовь, эти два ряда

равнозначны, говорят об одном и том же «естественном» трагическом порядке

мира. Здесь — в третьей строфе дается новое осмысление всей темы:

Страшный мир! Он для сердца тесен!

В нем — твоих поцелуев бред,

Темный морок цыганских песен,

Торопливый полет комет.

Оказывается, «торопливый полет комет», представляющий движение «мирового

целого», потому является судорожным, «кометным», драматически

«торопливым», что он вошел в человеческую душу особенным образом. Он

вошел в нее как нечто судорожное — но мог бы войти и иначе. Судорожность и

«теснота» тут оттого, что происходит все в «страшном мире». Дело не в том,

что страсть всегда «стихийна» и всегда «естественна», права в своей

«стихийности». Сами судорожность, «теснота», «бред» страсти стали ее

конкретным определением: все это — «страшный мир», трагизм современных

человеческих отношений. Блок вовсе не отказывается от высокой оценки самой

страсти, интенсивность чувства для него и теперь — нечто огромное, высокое,

подлинно человеческое. Но конкретная историческая форма этой страсти делает

ее органической составной частью «страшного мира».

Важно еще и то, что в самом «страшном мире» возможно совсем иное

наполнение и направление человеческих страстей. В столь же органических

связях с «мировым целым», с «естественным порядком вещей» дается

любовная страсть в стихотворении «Дым от костра струею сизой…» (август

1909 г.). Все конкретные жизненные признаки происходящего — костер, и его

дым, вечерний «пожар» зари, сумрачный и одновременно лирически-

проникновенный русский пейзаж в целом — дают тему единства трагической

страсти и «естественного порядка вещей», в концовке стихотворения все это

обобщено так:

Я огражу тебя оградой —

Кольцом живым, кольцом из рук.

И нам, как дым, струиться надо

Седым туманом — в алый круг.

Драматизм изображаемой здесь страсти тоже конкретно-историчен: все

происходит в том же «страшном мире» современности, но все вместе с тем

совсем иное. Героя не просто несет волна «стихийной» страсти, присущей

«страшному миру», он ограждает героиню «живым кольцом» своих рук,

которое тут предстает единым «кольцом существованья», как раз от ужасов

«страшного мира»:

Подруга, на вечернем пире,

Помедли здесь, побудь со мной.

Забудь, забудь о страшном мире,

Вздохни небесной глубиной.

Высокая страсть с ее «небесной глубиной» может и ограждать от «страшного

мира», и противостоять ему — все дело тут в том, что Блок конкретизирует,

индивидуализирует людей и их страсти. Можно и в «страшном мире», и с

«трагической страстью» быть в «согласии со стихией»; тогда и «стихия»

предстает иной. В сборниках Блока это стихотворение всегда помещалось в

разделе «Родина», т. е. в разделе, центром которого был цикл «На поле

Куликовом». В первых публикациях оно носило название «Романс» и

поэтически действительно тесно связано с этим жанром бытового лирического

искусства. Вся эта линия поэзии Блока трактовалась представителями

формальной школы литературоведения узко технологически, как средство

«обновить» стих средствами «низкого» искусства. Думается, более прав многим

обязанный старшему поэту Мандельштам, писавший о Блоке: «Он подхватил

цыганский романс и сделал его языком всенародной страсти»198. Основной

творческий стимул при использовании Блоком романса в «высокой» лирике —

действительно в том, чтобы придать поэтическим страстям общезначимый,

«демократический» характер.

В качестве итога можно сказать так, что в этих двух стихотворениях очень

отчетливо видны результаты встречи разрабатывающегося Блоком начиная с

цикла «На поле Куликовом» историзма в лирике с современностью. «Черный

ворон в сумраке снежном…» более отчетливо связан с темами «стихийных»

страстей предшествующих сборников Блока, но он связан и с «убийственными»

темами современности в «Итальянских стихах», с темами «демонизма». «Дым

от костра струею сизой…» более явно идет от стихов темы России, более прямо

восходит к циклу «На поле Куликовом», но поворот, обозначенный этим

циклом, и там и тут имеет решающее значение для идейной основы

произведения. Именно единство истории, как общая основа разных и в то же

время внутренне взаимосвязанных произведений, обусловливает возможность

разработки отчетливо своеобразных, самостоятельных лирических характеров-

персонажей. Встреча истории и современности — вот главное в блоковской

концепции «страшного мира». К этому разделу лирики примыкают, варьируя

его темы, разделы «Возмездие» и «Арфы и скрипки», — в сущности, это все, в

более широком смысле, разветвления концепции «страшного мира». Только в

этом комплексе по-настоящему развертывается на основе истории, вошедшей в

лирический характер, «вереница душ», многообразная галерея персонажей,

представляющая неотъемлемое качество зрелой поэзии Блока. А сам

«Страшный мир», в свою очередь, тесно связан, немыслим без цикла «На поле

Куликовом» и «Итальянских стихов». Получается еще более широкий и общий

лирический комплекс, осознаваемый поэтом в своем внутреннем единстве в

годы 1910 – 1912.

Этот комплекс образует основу четвертого сборника лирики Блока —

«Ночные часы» (1911). Но одновременно в том же 1911 г. выходит первый том

первого издания трилогии лирики Блока. В предисловии к этому изданию

обосновывается единство всего пути Блока-лирика: «… каждое стихотворение

необходимо для образования главы; из нескольких глав составляется книга;

каждая книга есть часть трилогии; всю трилогию я могу назвать “романом в

стихах”…» (I, 559). Предисловие подписано 9 января 1911 г.; рождение самого

замысла трилогии лирики и его формирование очевидным образом связано со

всем кругом духовных исканий Блока 1910 – 1912 гг. Свой собственный путь