- Теперь, N. N., я камер-юнкер, как ты  хотела. И ты можешь ещё чаще бывать во дворцах и танцевать на балах, отбивая такт ножкой: ля, ля, ля.

- Я очень рада, муж мой Саша, - с трудом скрывая радость от получения супругом чина, проговорила Натали. Она подошла к Пушкину и, искоса бросив кокетливый взгляд на Трубецкого, обвив шею мужа руками, поцеловала его в губы. – У нас гости, Саша.

- Вижу, вижу, - отвечал поцелуем на поцелуй жены  Пушкин. Гости едят кости. Гм. Весьма банальная рифма. Не находите ли господин…?

- Дантес. Жорж Шарль Дантес, - поклонился Трубецкой.

- А-а, француз! Как там, «худой французик из Бордо?.. Я поэт Пушкин. Книжки пишу. Вы книжки, господин Дантес, читаете?

- К стыду своему, очень редко. Не хватает времени.

- Машенька! Сашенька! – Пушкин стремительно подошёл к детским кроваткам, склонился над ними, трогательно поправил одеяльца, поцеловал горячие щёчки. – Милые мои… Как кушали?- беспокойно спросил от Натали.

- Ничего. Хорошо, - заботливо отвечала Натали. – Саша немного капризничал. Я его укачала.

- Значит, времени книжки читать не хватает? – быстро возвратился Пушкин уже к Трубецкому. – ну тогда мой труд для вас бесполезен. Практическим людям не нужна поэзия. Впрочем. Им и проза не нужна. Им нужны деньги, женщины, слава, кареты. Дома, скорый оборот капитала, а потом – гроб с музыкой.  Скорей пойдёмте-ка со мной! -  Пушкин говорил так быстро, что Трубецкой едва успевал усвоить, переварить сказанное.

          Оставив грустно вздохнувшую Натали, Пушкин провёл Трубецкого через две комнаты в свой кабинет, помимо камина, там стояли стол, два стула, бюро, диван, полки с книгами до потолка. Над диваном на персидском ковре висели две шпаги. Пушкин быстро подвёл Трубецкого к ковру, буквально сорвал с него шпаги и протянул их Трубецкому.

- Как вы находите эти шпаги?

- Великолепны! – сказал Трубецкой. Он не льстил, шпаги действительно были хороши.  Со средней величины треугольным лезвием, стальным эфесом, витыми ручками. Как две капли воды они походили на те, что он приобрёл у еврейки в лавке Сен-Дени для поездки в Россию, но, встретившись с Геккереном и не заезжая в гостиницу, оставил в Данциге.

- У  меня такое ощущение, что я уже видел эти шпаги, если только не очень на них похожие, сделанные тем же мастером, - тихо сказал Трубецкой. Предсказание еврейки из Сен-Дени, что его судьба убить поэта Пушкина, молнией сверкнула в Глове.

- А что бы вы сказали, если б это были именно те шпаги, что вы держали в руках прежде? – настойчиво допытывался Пушкин.

- Это невозможно.. то есть возможно, но тогда это попахивало бы мистикой. Те шпаги, что я знаю, остались в гостинице в одном из немецких городов.

- А мне кажется, что это именно те самые шпаги, - загадочно улыбнувшись, сказал Пушкин.

          Трубецкой ещё раз повертел шпаги в руках. Просто поразительно, как они похожи на те, что оставлены в Данциге. Заложив руку за спину, Трубецкой попробовал сделать несколько изящных выпадов.  Одну из шпаг Пушкин удержал у себя; чуть отступив, он направил клинок на Трубецкого, наносившего удары в сторону, заложив руку за спину и, как бы шутя, скрестил свою шпагу с его. Трубецкой повернулся к Пушкину. Сначала легко, игриво, потом всё более ожесточённо они зафехтовали.

- Вы знаете, господин поэт, в принципе, холодное оружие весьма разнообразно, заговорил Трубецкой. – Я узнал это, преподавая пару лет в одной из парижских школ.

- Вы преподавали фехтование?

- И фехтование тоже. Курс предназначался для отъезжающих в Россию.

- О, фехтование в России крайне необходимо!

- Я изучал искусство владения египетскими бронзовыми палашами и кинжалами, коротким скифским акинаком  с рукояткой в виде рога на конце, длинным латинским мечом, коротким римским гладиусом, расширенным в окончании греческим мечом, длинной римской спатой, спартанским серповидным мечом, коротким галльским мечом, расширенным трапецией и изогнутым галльским мечом, гигантскими двуручными средневековыми  шпагами и мечами, короткой испанской дагой, палашами, ножами и багинетами, вставленными в ствол ружья, штыком, надеваемым на него.

- Всё это необходимо светскому человеку?

- Да, это называется энциклопедическим образованием. Осторожно, я, кажется, поранил вас.

- Ничего. Пустяки. Легкая царапина. Держитесь, учитель фехтования!

  Пушкин, несмотря на то, что  объявлял себя только поэтом. Фехтовал довольно сносно. Противник продвигались по кабинету, стараясь нанести лёгкий, но ощутимый укол в корпус.

Уже, как  мешающие, был откинуты ногами в стороны стулья и повален журнальный стол.

- Вы -  военный, господин, Дантес, как я догадываюсь по твёрдой манере фехтовать?

- Вы абсолютно правы, господи Пушкин. Я военный в прошлом, до учительства. Впрочем, я приехал в Россию, чтобы вспомнить военное ремесло, служа вашему государю.

- А я – поэт. Сочиняю стихи, поэмы, трагедии, повести и романы.

- И как, получается?

- говорят, что да. Я знаю толк в виршах, а вот вы, по-моему. Едва ли отличаете хорей от амфибрахия?

- Зато я знаю, как вывести батальон из-под огня, как окапываться, рассредоточиваться, брать высоты, сражаться в каре, строить брустверы и флеши.

- У каждого своё дело.

- Нужно ли оно? И моё и ваше. Мы не сеем и не жнём, не шьём одежд и не пускаем кораблей по морю.

- Мы не производим материального. Вы правы. Поэты здесь ещё менее нужны, чем военные. Но мы прекрасные цветки на унавоженной почве материальности.  Вы – военные,  воплощаете храбрость, мы – поэты, мечту.  Срежьте прекрасные цветки, останется один навоз. Украшать жизнь, сочинять стихи, петь песни, нестись галопом в ярких мундирах с аксельбантами через плечо на парадах, столкнуться насмерть в бою за два гектара бесплодных болот – тоже кому-то надо. Безумие разрушает скучную праведность жизни, давая ей горечь и соль.

          Трубецкой оценил умение Пушкина фехтовать.

- я вижу. Господин поэт. Что вы знакомы с боевыми стойками по Мороццо, когда впереди левая нога. А также стойкой по Вичисиани, когда впереди правая…

- И даже с пассами по Дидье, с блоком левой рукой.

          Неожиданно левым предплечьем отстранив шпагу соперника, Пушкин нанёс сильный укол Дантесу в плечо.

- О! вы ранили меня! – воскликнул Трубецкой. Оттолкнув эыес шпаги Пушкина, он повернулся так, что они оказались стоящими спинами «кор-а-кор». Оттолкнувшись спиной от спины соперника, Пушкин отпрыгнул в сторону, шпаги вновь скрестились.

- Я ранил вас, но убьёте меня вы, - сказал Пушкин.

- Вы так считаете?- не задумываясь, спросил Трубецкой.

-Об этом скоро будут знать во всех гимназиях. Дантес убил Пушкина.

          Трубецкой замер на ми, сдержав удар. Страшное видение, взявшись ниоткуда, вдруг возникло, развернулось и исчезло в никуда в его мозгу…

- Вы сказали?...

          Пушкин, сражаясь, очень внимательно смотрел Трубецкому в глаза. Так же, как чуть раньше, смотрела его женя, Натали.

- Но я… Сейчас?

- нет. Позже. На дуэли.

- Но я не хочу этого!

- И я не хочу. Всякий человек помимо воли привязан к жизни. Но такова судьба.

- Что за бред!

- у меня предсказание.

- Уличные астрологи лгут за гроши на хлеб.

- Вот письмо, - сражаясь правой рукой, левой Пушкин извлёк из кармана мундира белый пакет письма. – Я получил его сегодня утром с этими шпагами. Здесь предсказание. Писано по-французски: Дантес убьёт Пушкина на дуэли из-за жены.

- Как банально! И мы будем драться на шпагах?

- Нет, на пистолетах.

- Что за глупости! После того, что я услыхал, я никогда не стану с вами драться, хоть вытирайте ноги о мою честь. Дайте письмо.

          Пушкин передал письмо Трубецкому. Они продолжали сражаться.

- Хм. Письмо отправлено из Данцига и пришло те же пароходом, на котором я въехал в Россию с бароном Геккереном. Почерк женский. Я так и предполагал, господин поэт. Одна жидовка влюбилась в меня в Париже. Позабавившись я отверг её любовь. Теперь она мстит, пытаясь отравить чёрными предсказаниями Кассандры моё будущее. Такой настойчивостью может обладать лишь сумасшедшая.  Добраться вслед за мной уже до Данцига.