Когда стемнело и завыли души шакалов, Софья вернулась в погребок.
Прамадонна с младенцем сидела в неподвижной позе. Спина её была здорово пробита, вероятно крупной пулей. По чёрному плащу текла густая кровь. Люди в ванных разговаривали вполголоса, а откуда-то сверху доносились стоны. Голос стонавшего показался Софье знакомым. Несмотря на то, что она едва держалась на ногах от усталости, Софья пошла вверх по лестнице, хватаясь за перила, чтобы не упасть. Возле стальной двери погребка лежал на полу директор фабрики рыбных консервов Аристарх Истомин.
Аристарха сотрясала дрожь, он стонал от боли. В скорченном сухом кулачке он едва удерживал использованную детскую бутылочку из-под молока. В губах, испачканных пеной, торчала детская соска. Заметив Софью, Аристарх вздрогнул ещё сильнее, посмотрел жалобными глазами и слабым хрипом проговорил:
- Умираю. Шёл весь путь за твоим молоком. Покорми.
Софья брезгливо отвернулась. Пять минут она, раскачиваясь, сидела рядом с Аристархом, продолжавшим ныть. Не выдержав, Софья достала чахлую грудь. Директор впился в сосок и губами, и зубами, и долго жадно насыщался, вкушая. Набравшись сил, директор рыбной фабрики резко взбодрился.
- Спасибо, Софьюшка, - проговорил он, вытирая клетчатым платком губы, и даже язык, помигивая левым глазом и щупая Софью, не скрывавшую своей к директору гадливости, чуть ниже спины.- А теперь сейчас пойдём со мной, моя спасительница. Я тебе кое-что покажу, интересное.
- Я не хочу, - категорически отказалась Софья, поправляя кофточку.
- Но это то, что ты вечно ищешь, - добавил Аристарх, вставая и всовывая большой ключ из толстой связки на поясе в железную дверь за своей спиной.
Аристарх толкнул скрипнувшую дверь. Софья, ощутив слабость, покорно переступила порог. Едва она так сделала, дверь захлопнулась. Аристарх, зловеще улыбаясь, три раза провернул в замочной скважине ключом.
Софья не знала именно этой двери, но вела она всё в тот же рыбный цех, из которого она столько раз пыталась мучительно вырваться. Выйдя из незнакомой двери, цех предстал перед Софьей чуть в ином, чем привычно, ракурсе, но всё та же ржавчина, пыль, застарелость, шумит и грохочет допотопный пресс, выдавливающий банки, скрежеща ползёт, как по нервам замызганный конвейер, Жадно и завистливо глядят, готовые сожрать работницы, а главное, отвратительно пахнет тухлой рыбой, а в углах шныряют крысы, и жирные коты трутся у ног.
Ища помощи, Софья просительно взглянула на Аристарха. Тот подмигивая, как при тике, левым глазом, смеялся и потирал сухие ладошки:
- Ну что стоишь? – проговорил он остолбеневшей Софье. – Проходи, или не родные мы тебе?
Аристарх за плечо подтолкнул Софью вперёд. Теперь Софья лучше разглядела новострой. Вдоль Боковой стены за знакомыми станками выстроили временную сцену, где ярусами расположили судебную кафедру. На кафедре Софья увидела баронессу, Лизу из Рязани, всю бывшую рабочую бригаду и начальство.
Громоздкие, одуревшие от жира и тупой жизни женщины с прикрытой равнодушием ненавистью глядели на отступницу Софью. Играя на публику, к Софье ужом подкатился Аристарх и по-джентельменски предложил руку. Софья всем видом выразила ему презрение, и даже тогда, когда он взял её чуть выше локотка, пытаясь сдвинуть с места, не шелохнулась. В ответ Аристарх грубо толкнул Софью в плечо вперёд. Софья подалась, сделала два шага о остановилась. И лишь тогда, когда Аристарх скрутил ей левую руку, так что она завизжала от боли, ему удалось притащить её на возвышение.
Поняв, что директор тащит её на эшафот, Софья ожила, выпрямилась, исполнилась достоинства. Она сразу почувствовала, что давно мечтает принять смерть, как подарок. Софья приостановилась возле верёвки и вдруг к изумлению собравшихся запела волшебную арию, сначала размягчившую, потом покорившую и заворожившую всех.
- Прекратить! Немедленно! – страшно вращая глазами, закричал, замахал руками Аристарх. Но Софья не замолкла. Голос её окреп и лился волной. Она пела песню Борецкого.
Баронесса и Лиза из Рязани по приказу Аристарха связали Софье кисти и воткнули кляп в рот.
- Итак, хватит с ней церемониться, - сказал Аристарх, - зачитываю приговор. «Наш коллектив рассмотрел дело о попытке работницы нашего цеха, в прошлом передовой работницы, уничтожить родное предприятие! Данная обвиняемая равно покушалась как на акционерное, так и частное имущество и состояла в заговоре о взрыве консервного завода! – тут Аристарх остановился и с ехидцей поискал реакцию подсудимой. Реакции не было.
Аристарх неистово оглядел подчинённых:
- Кто-нибудь ещё желает высказаться?
- И так всё ясно, - сказала баронесса. – Она хотела погубить завод, который всех нас кормит.
Работницы закивали головами. Лиза из Рязани, на время схватки передавшая своего новорожденного одной из работниц, а сейчас забравшая его, и кормившая грудью, на которую жадно смотрел директор, добавила:
- И дети наших детей будут работать и кормиться этим заводом.
Работницы издали одобрительный гул. Директор жестом восстановил тишину. Чётко зазвучал его егозливый смех. Успокоившись, Аристарх закончил:
- Большое жюри вынесло решение, не выносить этой гражданке смертного приговора и не сажать её в застенок, великодушно простить и для исправления оставить пожизненно трудиться в нашем коллективе. Пусть воспитается трудом.
Подсудимая ещё с минуту оставалась в принятой ею героической жертвенной позе, ожидая другого исхода, казни. Когда до неё дошло решение жюри, Софья бессильно опустилась на колени и взмолилась:
- Почему вы так жестоки?! Убейте меня. Я хочу к нему!
Толпа заседателей медленно рассасывалась, выбираясь из кресел. Рабочие расползались, как тараканы в щели, в две боковые двери, расположенные по обе стороны трибунала. Софья бросилась в ноги, ища сочувствия, молила о смерти. Она заметила, что люди переродились, видимо процесс длился куда дольше, чем она предполагала. Её подруги народили кого-то, те - ещё, а самые последние одних мальчиков. Вместо тружениц в рабочих блузах, бывших проституток, она находила вокруг себя преимущественно мужчин в строгих чёрных костюмах. Не интересуясь ей, они отстранялись, когда она хватала их за штанины, лакированные ботинки. Цех тоже преобразился. Здесь появилось новое сверкающее чистотой и глянцем искусственного материала оборудование, единственно, здесь по-прежнему производили консервы и не заглушаемо пахло рыбой. Толпа напоминала сборище глухонемых и без внимания обходила рыдающую на полу женщину.
Когда все разошлись, Софья осталась в цеху наедине с Аристархом. Он тоже успел облачиться в чёрный костюм и смотрел на Софью бледным нервным лицом. Аристарх включил музыкальный центр на пульте в стене, оттуда понеслась модная эстрадная мелодия. Директор начал делать нелепые корявые движения, медленно двигаясь вокруг сидевшей на полу Софьи.
- Скажи спасибо, Софи, что спас тебе жизнь. Знаешь, при таких уликах, по меньшей мере, полагается пожизненное заключение или вышка. Я один отстоял тебя.
- Всё равно тебе не узнать банковских кодов, вытатуированных на моих половых губах. Я их свела перекисью, - сказала Софья.
Сменилась мелодия. Танец Аристарха напоминал электрические конвульсии. Тело неуклюже выбрасывало вперёд руки, дрыгало ногами. Аристарх стал похожим на отвратительного человекообразного паука.
- Если б я хотел тебя затопить, сделал бы это в одно мгновение. Посмотри, что я имею! – не прекращая танцевать, Аристарх протянул Софье пачку фотографий.
Софья раскрыла пачку. Там были снимки, где она гуляет с Борецким по крыше.
-Но я не подлец! – не прекращал танцевать романист-директор, - и я благодарен за твоё чудесное молоко. Лактирующее, овулирующее, менструирующее чудо, приблизься! – захихикал Аристарх. - У девственниц не бывает молока, верно?
Пока Софья рассматривала снимки, зазвучала магнитофонная запись последнего разговора Софьи с Борецким на крыше. Аристарх резко нажал кнопку магнитофона.
