Борецкий холодно высвободился и с недовольной гримасой пробубнил:
- Во-первых, мадам, я не Арсений Дмитриевич Борецкий, а любовник Софьи Софьевны. Лик же Борецкого я принял на два дня для развлечения. Во-вторых, не впутывайте меня в ваши грешки, я от своих отмыться не могу. Я вон палец прищемил! – он как ранее Софье Софьевне протянул Софье палец, на котором гримом была нарисована красная царапина.
Софья попятилась назад, к выходу. Едва она успела проскочить в тоннель, как стена анатомов за ней сомкнулась. С призывом: « Лови, наш клиент!» - они кинулись следом с фонарями. Лучи света паутиной опутывали Софью. Ей потребовалось два километра изматывающего бега, чтобы преследователи отстали.
Скользнул по стенам тоннеля последний фонарь, стихли прыжки преследователей. Софья отдышалась, но успокоение она обрела не надолго. Она уловила отдалённое шуршание, будто кто-то не открыто гнался, но осторожно полз за спиной. Порой крались так тихо, что о присутствии новых преследователей можно было только догадываться. Бесконечный лабиринт из множества пустых тёмных комнат, диких длинных заброшенных перекрещивающихся коридоров таил явную угрозу.
Софья открывала и захлопывала множество разнообразных дверей, спускалась и поднималась по причудливым лестницам. Сзади она чувствовала смертельную погоню, переместившийся опять вперёд, влек её любимый голос. Ей казалось, что вот-вот она настигнет источник сладчайшего пения. Но чудящийся зовущий манящий голос всё удалялся, запутывая Софью в лабиринте, придавая мышцам силу, но обволакивая сознание неземной слабостью.
В двухсот первый раз спускаясь по одной из винтовых лестниц лабиринта, Софья набрела на полумрачное помещение, напоминающее винный погребок. К изумлению и радости она скорее ощутила, чем увидела проявление безопасной жизни, не таящей ни угрозы, ни преследования. В погребке стояло множество маленьких ванн, наполненных изумрудной водой. В ваннах сидели хорошо одетые мужчины. Все с шикарными цветными волосами, они, погружённые в спокойствие, пили пиво. В середине помещения с десяток склонённых фигур, сидело за столами, трое-четверо занимали место у стойки. Софья хотела и не как не могла разглядеть лица бармена, это раздражало её, давало почву для неясного, нового ещё малого беспокойства. Софья внимательно обошла столы и ванны, в которых сидели причудливые люди, и обнаружила, что ошиблась, помимо мужчин, тут были и женщины. В посетителях погребка не чувствовалось агрессии, они не обращали внимания на Софью, занятые еле слышными разговорами друг с другом. Беседы за столами и в ванных не содержали похоти, будто мужчины были ангелам, а женщины - пацанками с вытравленным полом. Атмосфера не страшила, не отторгала, насыщала умиротворением. Чем ближе подходила Софья к центру зала, тем красивее полнокровнее, развитее становились мужчины и женщины. Это уже были образчики совершенных людей, о которых мечтают мыслители. За благородством и безмятежностью форм, поз, осанок, черт ощущалось внутреннее достоинство, знание и покорность неизбежному. Софья никогда не встречала образцов человеческой породы в реальной жизни, и она остановилась заворожённая. Желябов, похожий на него Борецкий, приближались в отвлечённой нематериальности к образцам, здесь прибывал улей совершенных форм. У Софьи мелькнула анафемная мысль, не скрывал ли кто этих людей специально, чтобы миру никогда не даны были ни полная красота, ни безизъянный рассудок, ни сдержанность чистоты, лишь глупость, ущербность, эгоистичная скаредность. А если и справедливость, то справедливость палача.
За одним из столов Софья заметила женщину с высоким лбом, правильным носом, полной соразмерностью подбородка, скул и очертаний больших серых глаз. Женщина не влекла и не отталкивала. Она пребывала. Софья узнала здесь себя, вернее, ещё одну Софью, Софью – образец. Софья сидела в чёрном до пят плаще с капюшоном на голове. На коленях она держала спеленатого младенца. Софья сразу уверовала, вдруг почувствовав в младенце будущую святую Деву Марию. Заметив Софью, женщина спрятала грудь, которой кормила девочку и заплакала. Женщина привычно вытерла рукавом платья слёзы и протянула завёрнутого в одеяло ребёнка Софье.
Софья взяла свёрток на руки, откинула одеяльце и обнаружила, что младенец мёртв, рот его залит молоком, которое, давя грудь, пыталась влить в него мать. Испытывая животный ужас, ни сказав ни слова, Софья закрыла скукоженое личико одеялом, протянула ребёнка женщине назад, будто у неё, Софьи, он был мёртв, а у той мог бы и жить. Но женщина не взяла ребёнка. Софья повторила попытку, и тогда женщина в чёрном плаще произнесла:
- Что же ты от своего дитя отказываешься? Забыла, что после гибели Борецкого убила его, так и не успевшего родиться на шестом месяце?
- Ты что с ума сошла?! – прошептала Софья.- Ребёнку больше года, считая от зачатия. Это ты нянька его не уберегла.
- А Борецкому он был нужен?
Софья растерялась:
- Не знаю.
« Не знаю, не знаю, не знаю» - эхом разнеслось по тёмным коридорам
- Ни чего ты не знаешь, - сказала женщина в чёрном. Она раз за разом безуспешно пыталась навязать Софье мёртвый свёрток.
Софья повернулась спиной и сделанным видом подошла ближе к людям с цветными волосами, которые по-прежнему сидели в ваннах и вокруг столов и вкушали пиво. И вдруг она обнаружила, что в погребке есть окно, завешенное серой холстиной, откуда врывались бурные аплодисменты и крики.
Подойдя ближе, Софья, отодвинув холстину, увидела, что окно выходит на кладбище. В центре кладбища бьёт роскошный фонтан и стоит основательная деревянная трибуна. Всё кладбище меж надгробиями заполнено живыми людьми. В человеке на трибуне Софья без труда определила возлюбленного.
Глаза Борецкого горели яростным и жестоким светом, гуляли желваки, грубо оскаливался рот. Он больше походил на Желябова, когда тот спорил с товарищами, чем на самого себя. Борецкий смело держал речь, в его левой руке развивался непонятный флаг, символизирующий нечто, с чём знали собравшиеся. Борецкий призывал народ на кладбище к какой-то свежей, невиданной доселе жизни, которая может быть осуществлена исключительно жестоким террором, путём переворота и захватила власти. В правой руке Борецкий сжимал пистолет, им он периодически показывал в направлении, где видимо, находилось то, что необходимо было отобрать, поделить между собравшимися. Борецкому рукоплескали, его подбадривали криками.
Один из участников митинга собрался осторожно покинуть кладбище. Борецкий заметил ретировщика и, не колеблясь, убил метким выстрелом в спину.
- Почему он так жесток? – спросил шепотом один из участников митинга другого. Шептавшиеся стояли вплотную к Софье, уже успевшей выпрыгнуть в окно и теперь тоже бывшей на кладбище.
- Говорят, при жизни у него была изнурительная работа, да потом его не любили какая-то женщина, - ответил другой.
Софья успела дослушать окончание фразы второго шептавшегося. Она пошла вперёд, влекомая слепой силой, которой безропотно следуешь и одновременно наблюдаешь за собственным безумием со стороны. Софья раздвигала плечи одного, другого участника митинга, расталкивала локтями толпу, продвигаясь к трибуне, на которой стоял Борецкий. Если бы на трибуне был Аристарх, Софья не поверила бы не одному высказанному им слову, она ненавидела бы его единомышленников. Когда тоже самое говорил Борецкий, Софья верила и любила тех, кого делал вид или на самом деле любил он.
Заметив Софью, искавший врагов Борецкий, машинально направил на неё пистолет, но тут рука его дрогнула и безвольно опустилась вниз. В его глазах Софья прочитала страх. Борецкого пугало, что она мёртвая, не боится умереть и по смерти. Его замешательство Софья объясняла любовью. Она протянула руки к Борецкому, но он на её глазах превратился в безликий надгробный камень памятник самому себе.
Софья сжала холодный камень и долго нежно целовала его, не замечая разницы. Обернувшись, она увидела, что от собравшихся на кладбище остались лишь надгробные камни тоже.
