Проехавшись в инвалидном кресле, поприветствовав девочек, убедившись в их трудоспособности и послушании, до лета ещё было далеко, лишь Лизонька попросилась в отпуск в Рязань по семейным обстоятельствам, старуха подкатила к последней двери по коридору, толкнула колесом коляски. Незапертая дверь раскрылась. Содой доктор, осматривавший Софью, высунул голову над гинекологическим креслом, пальцем в резиновой перчатке приблизил очки к носу, что бы сфокусировать выражение лица баронессы.
- Что новенького? – спросила старуха.
- Невинна, - недоумённо пожал плечами доктор.
- Невинна? – протянула старуха, рот её осклабился в невразумительной улыбке.
Софья села в кресле, поджав ноги.
- Вот и славненько! – сказала баронесса. – Сегодня к нам ожидаются офицеры. Получишь боевое крещение… Тебя как зовут-то?
- Зовите меня Мариной.
Обещания баронессы не сбылись. Офицеры в тот вечер не пришли. Никому другому Софью тоже не предложили. Её оставили в покое. Остаток ночи она провела в постели, глядя в лепной с розовыми толстяками-амурами потолок, размышляя, что делать дальше. Странное дело, хотя Главный Враг был убит, она не испытывала удовлетворения, скорее - усталость, разочарование, опустошение. Уничтожение Царя являлось целью, с исчезновением цели сделалась бессмысленной сама жизнь. То, что после разрушения следует непременно строить - атавизм консервативного ума. После применения насилия новое должно вырасти на развалинах ненасильственно, что будет, то будет, чего достойна почва. Так учили товарищи. Желябов? Может быть её опустошало его отсутствие? Мнение фарисеев соединит их в любовники, но их связывали другие, новые отношения, которые передать так же сложно, как описать то чудесное общество, что возникнет после серии совершённых её товарищами убийств. Организация делилась на тройки, но помимо троек существовала ещё одна сверхсекретная защита. Трое руководителей, она, Желябов и Кибальчич, имели двойников. Похожих людей специально подыскивали и тщательно проверяли. Они должны были служить не за деньги, а разделять убеждения тех, дублёрами которых являлись. Двойник Кибальчича погиб при облаве подкопа на Гороховой улице, когда хотели взорвать министра внутренних дел. Под следствием находился сам Кибальчич. Арестован был настоящий Желябов. Двойник его, верный товарищ, оставался на свободе… А вот дальше мысли Софьи путались, и она то ли от усталости, безразличия, навалившегося на неё, не могла решить возможно самого главного. Софья Перовская была арестована вскоре после удачного покушения на Государя. Но она, Софья, лежала в постели публичного дома, баронессы Элизабет фон Гроденберг, не могла определиться, арестована она подлинная или её двойник. Как ни парадоксально, здесь тоже вступали в действие новые мысли, новые отношения людей, как надеялась Софья, будущего. Её отождествление с двойником. С которым она дружила и которого любила, наступило настолько полно, что она путала, где она, и где та. Вернее, её терзали сомнения, казалось, она знала истину, но во уже опять сомневалась в ней. Софья сжала пальцами голову. Шальные больные мысли метались там. Я устала, это пройдёт, твердила она себе. Мысли о самоубийстве, бессмысленности жизни овладевали, охватывали, хотелось подойти к окну, встать на подоконник, броситься вниз. Пусть её труп найдут у фасада публичного дома. Софья засыпала. Сквозь сон она, наконец, определилась, она решила, что следует найти двойника Андрея, а там станет видно, что делать дальше.
Наутро похолодало. Софья ёжилась под стёганым одеялом. Её никто не будил. Она встала, чтобы поплотнее задвинуть шторы, от непроклеенного окна сильно дуло. Софья тронула штору, ненароком взгляд её упал на улицу. Там внизу стояла та Третья, появление которой столь поразило её на канале. Придерживая тонкой кистью шаль у горла, Третья расспрашивала о чём-то господине в котелке. Лица его Софья не могла рассмотреть. Мужчина в плотном темном пальто стоял спиной, неслышно говоря, показывая на дом баронессы Гроденберг, что-то пояснял, не поворачиваясь, как это обычно делают гиды. Страх парализовал Софью. Ухватившись за штору, чтобы не упасть, она замерла у окна. Ей не было бы страшно, если б она знала, кто эта женщина, столь похожая на неё, что их можно назвать взрослыми двойняшками, не просто близнецами, потому что дети похожие как две капли воды в младенчестве, часто рознятся в зрелости в силу ли заложенных отличий, ещё не проявившихся в детстве, разности в питании или среде, где они выросли. От ужаса, страха, охватившего её, она уже сомневалась, нет ли у неё неведомой сестры. Третья не была двойником. Подлинный двойник Софьи находился в изоляторе. Там его ожидал суд, а потом повешение. Кто же эта третья, не двойник, но тройник? Софье стала казаться, что она сходит с ума. Может этот двойник- тройник продукт расстроенного ума, возбуждённых до предела человеческих возможностей в последние два дня нервов? Схватившись за виски, Софья села на постель.
Валерий сидел в своём кабинете на втором этаже управления, когда послышался звук разбитого стекла. Валерий вздрогнул всем телом, замер и лишь потом бросился на пол, под стол. Почти мгновенно в кабинет вбежали сотрудники, вошёл Данила Евгеньевич. « Что? Что случилось?!» - громко спрашивали в коридоре ожидавшие приёма люди. Данила Евгеньевич торопливо делал распоряжения. Сотрудники побежали. Раздался лязг автоматов, выхватываемых из ячеек оружейной комнаты. Какая-то женщина пронзительно закричала. За окном завыли сирены машин, отправившихся в погоню за показавшимся подозрительным автомобилем. Топот ботинок прогремел по лестнице и стих в направлении дома напротив, где предположительно мог находиться стрелявший. Валерий поднялся. Его охватило возбужденное неосознание опасности. Начальнику и товарищам он рассказывал чем занимался, когда началась стрельба. Все с каким-то недоверием смотрели на него, будто он совершил нечто предосудительное, нарушил общий покой. Никого не задержали, но через полтора часа принесли снайперскую винтовку, найденную на чердаке соседнего дома. Придерживая двумя пальцами, чтобы не стереть возможные отпечатки пальцев, Данила Евгеньевич повертел винтовку, внимательно рассматривая:
- Большими делами занимаешься, Валера, раз удостоился чести, такую дорогую винтовку на тебя выделили!
Чувствуя себя виноватым, Валерий понурил голову, уставившись с пол. Криминалист Евгений, выковырнувший пули из стены и теперь бережно державший их на листе бумаги, хлопнул Валерия по плечу:
-Да, старичок. Всё это неспроста.
Валерия отпустили домой, чтобы он отдохнул. Он шёл по коридору и чувствовал на спине взгляды, будто говорившие: парень, ты совершил нехорошее, ты повязан, ты кого-то прикрываешь, ты кого-то выпустил или обманул, кинул, так просто стрелять не будут. Никаким другим образом покушение на Валерия объяснить было нельзя. Он не вёл в прошлом ни одного большого дела, за которое с ним следовало поквитаться. Сейчас, ведя расследование убийства Царя, Он не нашёл мельчайшую зацепку, неясный след, способный провести к заказчикам преступления. За что же его хотели убрать?
Валерий шёл по улице, и теперь везде ему мерещилась опасность. В мимолетных взглядах прохожих ему чудилось отношение, словно они знали про него то, чего не знал он сам. Купив в киоске газету, Валерий пробежал глазами заголовки, дошёл до объявлений. Увидел знакомый телефон-массаж. Скоро он поднимался по широкой лестнице старого дома. Но здесь в полумраке парадной, слышны собственные гулкие шаги, ему сделалось ещё неприятнее. Если за ним охотились, знали привычки, где как не в притоне удобно было устроить ловушку.
Дверь на цепочке открылась. Безобразная крашенная расплывшаяся старуха выставила в щель крючковатый нос и часть глаза. Настороженный взгляд информационно-оптический щуп её, направленный за спину Валерия, опасливо прощупывавший пространство подъезда. Преобразился в приторно ласковую гримасу. Старуха скинула цепочку, впустила пришельца в тёмный коридор с ободранными обоями. Из полумрака зала выступали три девушки, они смотрели на Валерия, улыбались. Но лишь у двух приветливость походила на искреннюю. Третья, казашка, держалась совершенно отчужденно, раскосые глаза её не светились, по тонким губам бегало нервное тревожное выражение, менявшееся короткой еле уловимой судорогой, кривившей угол рта.
