— И ты хочешь, как они, за вечер по пять тысяч проигрывать?
— Нет, Галя. Я в эти игры не играю. Я знаю одну игру. Она — беспроигрышная.
— Что же это за игра такая? В которую все только выигрывают?
— Есть такая игра, Галечка. Называется — политика.
— Да ну? Прямо так все и выигрывают?!
— А ты не замечаешь? По виду наших «уважаемых» — козлов этих драных, лидеров наших любимых? Что они, бледный вид имеют?
— Да, в общем, нет.
— Причем, ты обрати внимание, самый зачуханный, самый занюханный, самый третьесортный депутатишко, какой-нибудь засранец, который в Думу ходит только с бодуна, когда его вдруг осенит, что надо бы за народное дело порадеть, и для того: «Мерседес» — пожалуйста! Вот тебе и квартира, вот тебе дача, вот тебе Канары… Только это тоже все херня.
— А как они это все?..
— Ну, милая, много есть путей. В общем, я, конечно, и сейчас неплохо зарабатываю… Только там можно во сто крат больше сделать!
Галя только головой кивала. Она ведь, по ее собственному разумению, уже неплохо «зашибала». Учась у Вихрева, Ипатьева быстро овладела тонкой наукой скрытой и явной рекламы, узнала что такое заказные интервью, приобрела свои личные источники информации в лице, вернее, в лицах разных сомнительных личностей, с которыми приходилось делиться — иногда гонораром, а иногда и собственным телом.
Однако все эти предварительные затраты с лихвой вознаграждались. И когда она разводилась с Фонарем, у нее уже была и квартирка в районе станции метро «Октябрьское поле», и машина — какая-никакая, а все-таки «Фольксваген», хоть и «жук».
Одной Галине было пока не потянуть все это разом. Но репутация дороже денег, и уже имелись среди ее знакомых в столице люди, которые легко дали Ипатьевой нужную для покупки квартирки сумму в долг без процентов, конечно, в «условных единицах», не подверженных инфляции. Теперь доллары, марки, фунты и франки не казались ей какой-то опасной экзотикой: обычные бумажки, коих в течение чуть ли не каждого дня через ее руки проходило немало.
Сейчас Ипатьева пребывала в расцвете своей популярности и зарабатывала столько, сколько и вообразить себе не могла тогда, когда получила свой первый гонорар за интервью с защитниками Белого дома. В то время подобный гонорар представлялся ей очень крупной суммой, а ныне его, наверное, не хватило бы даже на сигареты.
Одна только оставалась у нее маленькая проблема: оргазма с мужчиной она как не получала прежде, с Фонарем (не говоря уже о ростовских подростках), так не добивалась и сейчас, сколь ни многочисленны были ее, что называется, связи. Все «связи» носили характер, скорее, какой-то обязательной отработки.
Будучи дамой во всех смыслах раскрепощенной, Галина попробовала и лесбийский вариант. Это оказалось чуть получше, чем опыты с мужиками. Те, хоть и отличались внешне — бывали разными: грубыми, обходительными, ласковыми, умелыми или полными растяпами, даже просто обворожительными и дико, по-звериному, сексуальными, но как только дело доходило до самого главного, начинали одинаково уныло долбить внутренности Галины своими одинаковыми каменными пестиками.
С женщинами — лучше: спокойней, интересней, разнообразней, веселее… Много могла подобрать Галина слов для сравнительного анализа разнополого и однополого секса. Все бы ничего, даже круг связей вырос неизмеримо — сексуальные меньшинства в столице как раз в то время переживали если не ренессанс, то уж точно освобождение и обретение себя, праздновали долгожданный «праздник», пришедший наконец и на их, прежде оцепленную вооруженными патрулями и простреливаемую насквозь, улицу…
Все бы замечательно, только вот тех самых «колоколов в ушах», «искр в — глазах» и прочих «взрывов» плоти и духа, которые приписывались в литературе ощущению оргазма, Галина так и не узнала. Как ни старалась, как ни доводила до седьмого пота и истошного визга разного возраста дамочек, с головой ушедших в модное движение «меньшинств» (иногда казавшихся Галине «большинствами»).
Ипатьева приехала в Питер сразу же, как только узнала о гибели Маликова.
Следуя по-прежнему мудрым советам Вихрева (который витал уже где-то в эмпиреях — в Министерстве печати), она основным направлением своей работы избрала политику, причем, как со временем выяснилось, в самом желанном для публики варианте.
Ничего не понимая в тонкостях внутриполитических игр, Ипатьева стала рассказывать о людях, всерьез играющих в эти игры, почти не затрагивая их основную профессию. Быт, семья, отношение к детям — все эти подробности частной жизни больших политиков (которые всегда интересовали обывателя гораздо больше, чем то, что эти политики делали со страной) стали главной темой Ипатьевой и сделали ее передачи в высшей степени популярными, как принято сейчас говорить, высоко рейтинговыми.
С Маликовым она была в хороших отношениях. Интервью с женой депутата (при одном только воспоминании о ней Ипатьева хваталась за голову — как такой видный мужик живет с подобной клушей?!) принесло Галине очень крупные дивиденды, и моральные, и материальные. И, конечно, она не могла не присутствовать на прощании с Игорем Андреевичем.
Помимо всего прочего, Галина успела с Маликовым переспать. Как и все мужчины, бывшие с Галиной раньше, он не смог удовлетворить ее, но, по крайней мере, не вызвал активной неприязни. А это уже много!
Галина знала, конечно, о его делишках в Питере. Не все знала, но из разных намеков, недомолвок и многозначительных замечаний Маликова она, используя свое журналистское чутье, смогла сделать свои выводы, которые казались ей верными.
И убийство депутата служило лишним подтверждением правильности этих выводов… Значит, правду он говорил, когда намекал ей, что все его деньги находятся не где-нибудь в Швейцарии, а в городе на Неве. Она тогда только посмеивалась. Вот и досмеялась!
Но на самом деле Галину этот вопрос волновал мало. Финансами занимались другие люди — специальные газеты, специальные журналисты. Опытные, собаку съевшие на всех этих «авизо», дебетах-кредитах, биржевых ставках и прочей тягомотине. Галине нужно было другое — подробности личной жизни политических «звезд».
На самом прощании Галина старалась держаться в сторонке от питерских коллег-журналистов, от знакомых редакторов, от местных политиков. Кое-кто из них мгновенно ее узнал, и даже начал потихоньку протискиваться поближе, видимо, надеясь завести более тесное знакомство. Но Галина имела опыт ухода от нежелательных контактов. И быстренько, не дождавшись конца церемонии, ретировалась.
Она вышла из Дома кино, бывшего кинотеатра «Родина», хоть и недавно, судя по всему, отремонтированного, но имеющего совершенно запущенный вид (где почему-то решили устроить прощание с депутатом Маликовым), и направилась пешком к Невскому проспекту.
Осматриваясь по сторонам, Галина чувствовала, как волна отвращения к окружающему накрывает ее с головой… Еще немного — и ее просто начнет тошнить от этой серой мути, которая стлалась вокруг, от приземистых, грязно-серых фасадов домов, от выбоин на асфальте, от землистых, унылых лиц прохожих.
«И там, и тут — одно и то же! — думала Ипатьева, вспоминая скорбные лица питерских «демократов», теснящих друг друга возле открытого гроба. — Какие-то они здесь все поношенные. Сэконд-хэнд, а не город!»
— Извините! — услышала она голос за спиной, явно обращенный к ней.
Она всегда чутко реагировала на чужое внимание и безошибочно могла определить — к ней обращается незнакомец или же к случайно идущему рядом прохожему.
— Извините!
Она быстро повернулась на голос и увидела перед собой моложавого господина, который, кажется, мелькал только что в толпе собравшихся на прощании с Маликовым.
— В чем дело? — холодно спросила Галина, быстро оглядывая и оценивая незнакомца.
Что-то в нем было странное. Что-то такое, что отличало его от той, недавно окружавшей журналистку, толпы — с хмурыми мятыми лицами и в таких же, как лица, мятых (или кажущихся мятыми) костюмах. Бодрячком выглядел этот господинчик, возраст которого (несмотря на веселый блеск в глазах и отсутствие морщин на гладком лице) наверняка приближался к сорока. Хорошая осанка давала о себе знать. Осанка и какая-то уверенность — спокойная, без «понтов» (как у молодых московских повес), уверенность взрослого, много повидавшего человека, кого трудно чем-нибудь удивить.
