Сегодня он встретится с Данилой Пряхиным — лидером питерских национал-патриотов. И с Кульковым — предводителем коммунистов. И начнет поворачивать ситуацию в выгодном для себя направлении. Это даже интересно!

Сейчас Боровиков импровизировал. Первоначальный план, который они разработали с Маликовым, не включал в себя общение с коммунистами. И уж тем более, с националистами. Боровикова смешили все эти радикальные маньяки. Но теперь их можно было использовать очень даже неплохо… Да и они деньжат подзаработают. Согласятся, конечно, если не полные идиоты, на его предложение.

Боровиков снова посмотрел в крокодильи мертвые глаза. То, что сказал ему Пряхин, слегка озадачило Гриба… Надо же, Писателя уже не помнят! Какая фигура была, с каким блеском работал мужик! И прошло-то после его гибели всего-ничего — года три, что ли? Или четыре? И все! Как и не было. Неужели и его — Боровикова, Гриба — вот так же забудут?

Нет, подумал он, не забудут его так просто. Он-то уж постарается после себя оставить память. Хорошую или плохую — наплевать, это не важно. В исторической перспективе стирается грань между хорошим и плохим, стираются все эмоциональные оценки — остаются только факты, остается восхищение масштабом работы. Если, конечно, он был, этот масштаб.

Вот Гитлер, например. Или Сталин. С каким размахом работали! А Петр Первый? А Иван Грозный? Изверги ведь были. Изуверы, кровавые палачи. А кто сейчас об этом думает? Для порядка, конечно, интеллигентишки об этом шипят. Но и сами ведь всерьез не переживают — в себе не чувствуют «горе народное», «мучения адские», которым, по их словам, подвергали эти личности простой народ. Помнят только их дела — видят Петербург, выстроенный на болоте, там, где ни один нормальный человек не взялся бы строить не то, чтобы столицу империи, а просто городок приграничный.

Даже концентрационные лагеря — будь то ГУЛАГ или Освенцим — вызывают какое-то жуткое восхищение своим масштабом, своим размахом, своей какой-то самоуверенностью запредельной.

Нет, он, Гриб, оставит о себе память, он в свои игрушки поиграет так, что долго помнить будут! И партнеры по партии, и просто зрители, сгрудившиеся вокруг игорного стола.

Он протянул руку и нажал на клавишу пульта связи с офисными помещениями.

— Да, Артем Виленович, — раздался в динамике веселый девичий голос.

— Светуля…

— Слушаю.

— Зайди-ка ко мне. И принеси кофейку там, коньячку… На двоих.

— Сейчас сделаю.

Боровиков встал и прошелся по кабинету, потягиваясь и жмурясь. Странно, но настроение его было чрезвычайно хорошим. Вроде бы нервничать полагалось, волноваться, но Гриб чувствовал себя спокойно, и ему казалось, что это убийство, перечеркнувшее намеченные планы, может быть, даже к лучшему… Слишком Маликов зарывался, слишком оборзел. Стал считать, что его власть равна власти Гриба, что он, Игореша, может Боровикову советовать. И даже иной раз поступать по-своему.

Вот и доигрался. Ничего, он не один такой умный, незаменимых нет — это Боровиков тоже знал очень хорошо. А особенно — что нет незаменимых в Думе.

«Финансы решают все, — подумал Гриб с удовольствием, глядя на открывающуюся дверь. — Вот мы и решим. Без всяких Маликовых».

Света была одета в короткое платьице, под которым — Боровиков знал это совершенно точно — на ней имелись лишь узенькие трусики.

Секретарша поставила на стол поднос с чашечками, наполненными горячим, крепким кофе, с графинчиком коньяка, рюмочками и блюдечком с тонкими ломтиками яблок. Заедать коньяк лимоном Боровиков считал жлобством. Этому, кстати, его в свое время научил Писатель, который в подобных тонкостях очень хорошо разбирался.

— Не уподобляйся совкам, которые «красивую жизнь» знают только по хреновым фильмам категории «Б», — говорил ему в свое время Писатель. — Закусывай тем, что тебе нравится, и всегда будешь выглядеть естественно. А это и значит быть человеком светским. Хотя тебе это все совершенно не нужно. Ты и так мужик крутой и уважаемый. Перед тобой в любом случае все будут лебезить, пока крутости своей не утратишь…

Боровиков крутости не утратил — наоборот, стал даже много сильнее, чем был на момент того памятного ему разговора. Но выводы для себя сделал — и следовал в области закусок-выпивок советам профессионала.

Яблоки же он любил еще со своего детдомовского детства, когда они были фактически основной его пищей. Правда, не такие большие и сладкие, как те, что он употреблял теперь, а кислые, маленькие и зеленые — из колхозных садов, расположенных верстах в пяти от детского дома…

Звякнули тихонько серебряные ложечки в чашечках, и Света замерла, выжидательно глядя на шефа своими огромными зелеными глазами.

— Дверь запри, Светик, — тихо сказал Гриб.

Ни тени ехидной улыбки, какую обязательно позволила бы себе любая другая женщина, не мелькнуло на лице Светочки. Она грациозно виляя своим упругим, словно то же яблочко, задом, проплыла мимо Гриба, повернула нужную ручку на входной двери и, крутанувшись на месте, посмотрела на начальника… Любимого, как смел думать Артем Виленович.

Впрочем, может, так оно и было — с чего бы это ей его не любить?

Работа у Светика совсем не пыльная, денег Гриб ей платил достаточно, не обижал ни разу. Спрашивал даже как-то у нее — не собирается ли, мол, она замуж? Намекал, что не даст пропасть хорошей девушке: и свадебные расходы фирма может оплатить, и с квартирой помочь.

— Что я — дура? — спросила в свою очередь Света. — Зачем мне это надо? От добра добра, как говорится…

— Ну и замечательно. Если помощь какая будет нужна, не стесняйся, — улыбнулся Гриб. — В обиду не дадим.

— Спасибо, Артем Виленович.

— Не за что, Светик.

Конечно, он многократно проверял ее — выяснил круг знакомств секретарши, да и не только круг знакомств, а всю подноготную девушки, начиная чуть ли не с раннего детства. Ничего подозрительного Гриб не обнаружил. Однако домашний телефон Светочки был на постоянном контроле: отдел информации, существующий в его фирме и занимающийся по большей части тем, что называется промышленным шпионажем, записывал все разговоры, которые вела Света из своего дома. И опять же — ничего такого не присутствовало в этих разговорах, что могло бы навести на мысль о предательстве. Время от времени, выборочно, сотрудники отдела информации устанавливали наружное наблюдение за сотрудниками Гриба. Следили и за Светочкой — и ни разу ни малейшего повода для подозрений не дала девушка!

— Иди сюда, — мягко позвал ее Гриб.

Света, улыбнувшись, подошла к креслу шефа, повернулась к нему спиной, наклонившись вперед, быстро стянула с себя трусики… Она знала привычки начальника, его любимые позы и даже улавливала настроение, в котором в данный момент пребывал Гриб.

— Давай, детка, давай! — шептал Боровиков, когда она усаживалась на его бедра, устраиваясь так, чтобы и ей, и, самое главное, ему было удобно.

— Умница ты моя! — ласково пробормотал Гриб, когда Света начала ритмично привставать и снова садиться прямо на ею торчком стоящий член. — Давай, давай…

Минут через пять он глубоко вздохнул, налег руками на плечи девушки, удерживая ее в нижнем положении. Потом еще несколько раз подряд резко дернулся… (Вот за это Света его очень ценила: он всегда старался сделать так, чтобы кончила и она тоже, а не только себе доставлял удовольствие.) Как чаще всего и бывало, в этот раз ему удалось довести секретаршу до оргазма.

«Все-таки… — думала Светка через три минуты после того, как судороги перестали сотрясать ее маленькое тельце. — …Все-таки он настоящий мужик! Не эгоист. Молодец, Артем Виленович, так держать!»

А Артем Виленович уже цедил не успевший остыть кофе, запивая им проглоченный коньяк, и тянулся свободной рукой к переговорному пульту.

— Витя! Машину с охраной — через десять минут. Едем по делу, в центр. Все, родной, я скоро спущусь.

— Выпей, Светик, — сказал он, отключив связь.

— Спасибо! С удовольствием. Хотя на работе…