За перегородкой, разделявшей комнату на две, что-то звякнуло стеклянно. Бубенцова нервно оглянулась.

— Простите, но вам вряд ли стоит ждать Андрея. Он вернется только к вечеру. Он уехал по грибы.

— Ваш сын сегодня ночевал дома?

— Разумеется. — Беспокойные пальцы ловили невидимую нитку. — А где же еще он мог ночевать?

«Вот именно, где? — подумал Фомин. — Ее, кажется, тоже интересует, где ночевал Андрей. За перегородкой не он, а бабушка. Пьет свое лекарство: Из-за Андрея…»

Ничего нет хуже, как говорить с матерями и бабушками о том, где были и что делали интересующие милицию люди. От матерей и бабушек никогда не дождешься правдивых и точных сведений. Сидят, комкают в руках платочки и врут, врут, врут… Святая материнская ложь. Послушать, так сынок днем сидит дома и читает хорошие книжки, а ночью сладко спит в своей постели. Или он вчера спозаранку уехал к дяде во Владимир, к тете в Архангельск и потому никак не мог участвовать во вчерашней драке, в краже, в нападении… Конечно, Фомин знал, как можно поймать на вранье мать и бабушку Андрея Бубенцова. Задать несколько вопросов матери, потом пройти за перегородку и задать те же самые вопросы бабушке. Ответы непременно окажутся разными. Одна скажет, что он ушел по грибы, другая будет уверять, что уехал кататься на велосипеде. Мать припомнит, что Андрей вчера допоздна сидел у телевизора, бабушка побожится, что он ходил в гости к товарищу. И тогда Фомин усадит их рядом и спросит: «Дорогие мои, как же вас понимать? Какие у вас самые серьезные причины меня обманывать?»

Но что-то не хотелось ему применять нажитый опыт по части выяснения разных тайн в этой комнате. Возможно, еще придется сюда прийти с фактами в руках. А пока пускай радуются, что защитили, не выдали. Своим волнением они выдали вполне достаточно для начала.

Из-за перегородки выплыла высокая старуха с суровым, властным лицом, дохнула на Фомина запахом валерьянки, подала фотографию в рамке, выпиленной лобзиком:

— Вот он, наш Андрюша.

Фотография оказалась расплывчатой, любительской. Фомину невольно вспомнился чудо-фотограф Женя Анкудинов. Уж он бы проявил на снимке «идею физиономии», как изволит выражаться Киселев. А тут что? Лохмы, расхристанная ковбойка, растерянная улыбка. Характера не видать. Зато обнаруживается характерная примета: справа, выше виска, волосы завихрились вверх, как говорится, теленок зализал.

Держа в руках рамку с фотографией, Фомин окончательно уверился, что мать и бабушка не видели Андрея со вчерашнего вечера, а может, со вчерашнего утра, а может, и несколько дней. Они не находят себе места от тревоги, и это означает, что у них имеются основания бояться, не стряслось ли с ним нечто ужасное. Потому-то бабушка и показала сотруднику милиции фотографию своего ненаглядного Андрюши. Позаботилась, чтобы Фомин на всякий случай запомнил, как выглядит Андрей Бубенцов.

Костю Мусина Фомин застал дома. Вождь апачей, смуглый и узкоглазый, с черными торчащими космами, ни капли не встревожился. Он сухо проинформировал Фомина, что родители и сестренка уехали по грибы.

— А ты что же? — спросил Фомин.

— А я стираю, — ответил вождь сквозь зубы.

Фомин прошел следом за ним в кухню, обратив по пути внимание, что в комнате на обеденном столе разложены какие-то ведомости. Костин отец, бухгалтер, о педантичности которого в городе рассказывали легенды, взял на дом какую-то срочную работу, но душа грибника не утерпела, и он все же укатил, а Костю явно в наказание оставил дома.

На кухне возле раковины перегруженно выла стиральная машина, в корыте, поставленном на два табурета, лежала гора замоченного белья, на газовой плите грелась в баке вода и клокотал в огромной кастрюле суп.

— Нда-а, — посочувствовал Фомин. — Провинился, что ли, вчера?

Вопрос остался без ответа. Вождь остановил машину, вытащил деревянными щипцами окутанное паром белье, загрузил новую партию. Фомин понял, что Костя Мусин вышел в вожди не на одном лишь внешнем сходстве с индейцем. Он скрытен и упрям. Фомин достал записную книжку. «Ладно, приступаем к делу».

— В котором часу уехали родители?

— Не помню. Я рано лег спать. В девять. Они еще были дома.

— Тебе известно, что вчера были угнаны лошади из фабричной конюшни?

Вождь пошуровал шумовкой в кастрюле с супом.

— Известно. Услышал сегодня утром во дворе.

— От кого?

— Утром все знали.

— А в доме знают, что лошадей из фабричной конюшни всегда угоняет твоя компания?

— Знают. — Вождь усмехнулся.

— В пятницу днем ты заходил в конюшню?

— Заходил.

— Где спрятал купленный овес?

— В сарайке.

— Сколько купил?

— Десять кило.

— А сколько купил Бубенцов?

Что-то дрогнуло в невозмутимом индейском лице. Так, так… Мусин, оказывается, не знал, что после него у конюха побывал Бубенцов. А известно ли ему, что Бубенцов не ночевал дома?

Но Костя уже оправился от минутной растерянности, на все вопросы отвечал твердо и упрямо, ничем себя больше не выдал. Про Бубенцова он ничего сказать не может, не виделся с ним ни вчера днем, ни сегодня утром. Про угон лошадей ничего не знает, кроме того, что услышал утром во дворе. Овес им куплен про запас, на всякий случай. Лежит в сарайке, можете проверить.

Фомин вспомнил выставку колясок во дворе и решил пока не проверять сарайку. Похоже, что вождь апачей действительно не причастен ко вчерашнему угону. Родители не взяли его с собой по грибы за какое-то другое прегрешение, совершенное днем, а не поздно вечером. Но вот Бубенцов… Он может быть причастен. Костя говорил о Бубенцове с явной неприязнью. Не могло ли случиться так, что Бубенцов вышел из-под власти вождя, завел — свою компанию и совершил самочинный угон?

Фомин строго посоветовал Косте Мусину сидеть дома, никуда не отлучаться: он еще может понадобиться, — и отправился дальше по Двудворицам.

Витя Жигалов тоже оказался дома. И родители у него тоже уехали по грибы.

— Вчера, в половине восьмого, на машине, — сказал Витя. — У нас «Запорожец». — По этому немного хвастливому добавлению Фомин понял, что Витя человек открытый, не то что Костя Мусин.

Юного техника Фомин застал, казалось бы, за хорошим делом: Витя мастерил электрогитару. На вопрос о самопале Витя пренебрежительно отмахнулся. Самопалы пройденный этап, сейчас в моде вокально-инструментальные ансамбли. Инструменты и радиоусилители стоят дорого, приходится соображать самим. Фомин вспомнил, как зимой ему пришлось искать похитителей тракторного пускача. Оказалось, пускач утащили подростки, затеявшие соорудить самодельный снегоход. В пору, когда Фомин был мальчишкой, мастеровитость считалась за гарантию от всякой порчи, от хулиганства, воровства и пьянства.

«А теперь что-то в жизни сместилось, — размышлял он, оглядывая исподволь рабочий стол юного техника Вити Жигалова. — Позапрошлой ночью кто-то срезал трубку телефона-автомата возле продмага на улице Лассаля. Кому-то понадобились дефицитные детали. Не Вите ли? Нет, у него на столе телефонных деталек не видать».

Витя Жигалов в одно слово с вождем заявил, что лег спать в девять часов, об угоне услышал утром во дворе, от кого — не помнит, утром все знали.

«Ай да Мусин! — отметил про себя Фомин. — Держит своих индейцев в струне».

— Лег, значит, в девять? — переспросил он благодушно. — И про угон услышал утром во дворе? Так, так… — Фомин покивал, как бы одобряя правдивость юного техника, и вдруг резко переменил тон: — А что еще велел тебе говорить Костя-Джигит?

Витя испуганно заморгал:

— Больше ничего не велел.

— Ты с Бубенцовым дружишь?

— Да ну его! Он чокнутый.

— А Мусин какой?

Витя покраснел, зашарил глазами по столу.

— Что ищешь?

— Отвертку.

— Она у тебя в руке!

Витя окончательно растерялся. Остальное было делом техники. Фомин узнал, что апачи собирались в пятницу вечером покататься. Пришли, а конюшня пустая, на дверях записка с ругательными словами. Подписи нет, но и так ясно: лошадей угнали старые враги апачей, лошадники из микрорайона.