— А если я не желаю? — возопил Суслин, обращаясь не к Фомину, а к публике.

— Дело ваше. Но все-таки лучше, если бы вы пошли. А то на словах все против хулиганов, но случись что…

Фомин не договорил. Жорка ужасно вытаращил глаза, взялся левой рукой за сердце, правой за голову и простонал:

— Мне ничего не надо… Мне бы добраться до дому, лечь…

Догнав дружинников, которые вели в штаб упиравшегося Ваську, Фомин увидел своих бывших одноклассников Киселева и Семенову. Они выглядели взволнованными. Семенова бежит впереди, Киселев за ней и вроде бы пытается ее остановить.

— Товарищи! В чем дело? — возмущалась Семенова. — Отпустите его, это мой ученик! Петухов, кто тебя ударил? Скажи мне, не бойся!

Васька ей ничего не отвечал, продолжал вырываться. Киселев шел за Семеновой и повторял:

— Валя, ты так все испортишь, мы не сможем никого убедить.

«Не надо было рассказывать Киселю про кражу в клубе», — подумал с досадой Фомин.

— Посторонних не впускать! — распорядился он, проходя в штаб.

Двое парней встали на крыльце, загородив путь возмущенной Валентине Петровне и Володе.

— Не имеете права! — протестовала она. — Я учительница!

На крыльцо вышел привлеченный шумом Скобенников.

— Учительница? — Чуткие уши будущего акустика слегка шевельнулись.

— Учительница! Я не классный руководитель Васи Петухова, но я его знаю. И я настаиваю, я обязана присутствовать…

Скобенников подергал себя за ухо и сказал дружинникам:

— Вы что, сдурели? Она учительница. Пропустите.

— Лейтенант не велел, — возразили они. — Ты сначала его спроси.

— Самим надо думать, — добродушно посоветовал Скобенников. И обратился к Володе: — Вы тоже учитель?

— Я историк. — Володя, в общем-то, не соврал. — А Валентина Петровна преподает физику.

— Физику? — Скобенников хмыкнул и покрутил ушастой головой. — Тогда все ясно. Проходите, Валентина Петровна!

Следом за разгневанной и решительной Валентиной Петровной Володя вошел в штаб. Все складывалось на редкость удачно. Сейчас дружинники будут разговаривать с Васькой. Не о краже, а о драке. Но все равно за этим разговором многое откроется для проницательного наблюдателя, каким себя считал Володя.

Ваську усадили посреди комнаты на табурет. Алеша сел за стол. Фомин расположился на старом, продавленном диване, и Васька оказался спиной к нему. Валентина Петровна и Володя пристроились на скамейке возле двери. Дружинник-увалень уселся рядом с ними, остальные ушли.

Васька весь обмяк. Мосластые кисти рук свешивались до пола. Поза выражала бессилие, но маленькие глазки настороженно шныряли по комнате.

«Он боится не наказания за драку, — догадался Володя, — он еще чего-то боится».

Мальчишка ни разу не оглянулся на Фомина, сидевшего близко позади него. Однако Володе казалось, что Васька не забывает о присутствии в комнате лейтенанта милиции. Наблюдая за Васькой, Володя вспомнил, какое странное, черно-белое, фотографическое воздействие произвело на него — дважды! — лицо старшего Петухова. Васька похож на брата. Широкие плечи, короткая шея, низкий лоб, сильные надбровные дуги. Ну, а каков будет младший Петухов на воображаемом мгновенном снимке? Тоже черно-белым, со зрачками, похожими на булавочные проколы?

В отличие от старшего брата Васька проявлялся в Володином — разумеется, условном! — фотографическом восприятии цветным. Возможно, причиной цветного впечатления была кровь из носа, размазанная по скулам и запятнавшая грязную голубую рубашку. Но, кроме алого и голубого цвета, Володя увидел на воображаемом снимке золотисто-карие глаза, рыжеватые брови, а кожа лица оказалась с зеленым оттенком — верный признак, что Васька рано пристрастился к курению.

— У тебя платок есть? — благодушно спросил Ваську Алеша Скобенников.

Васька не ответил. Он словно впал в забытье — ничего не видит и не слышит.

«Артист!» — подумал Володя.

Алеша Скобенников пошарил в ящиках стола, вытащил лоскут миткаля размером с носовой платок.

— На, утрись! — Скобенников протянул лоскут Ваське.

Васька не шевельнулся. Володя почувствовал, как напряглась Валентина Петровна. Сейчас вскочит, подбежит к столу, возьмет лоскут…

Валентину Петровну опередил увалень, сидевший рядом с нею. Взял лоскут, смочил водой из графина, придержал Ваську левой рукой за подбородок, а правой утер мокрым лоскутом окровавленное лицо. Все было проделано просто и умело. Володя догадался, что парень где-то научился обращаться с беспомощными младенцами. В отцы он по возрасту не годился. У него, наверное, есть младший братишка или сестренка.

— На! — дружинник сунул Ваське в руку порозовевший миткаль. — Приложи, а то опять потечет.

Васька взял розовый лоскут и будто бы приложил к носу, а на самом деле заслонил всю нижнюю часть лица.

«Хитер и умеет действовать исподтишка», — мысленно определил Володя.

Скобенников положил перед собой лист бумаги.

— Ну что, Петухов, — скучным голосом начал он, — как говорится, давно не видались. Опять будешь изворачиваться, врать? Опять мы услышим, что ты ни в чем не виноват, что ты никого не трогал? Ты тихонечко прогуливался, ни о чем плохом не думал, а тебя, не разобравшись, схватили и повели… Так было дело, Петухов?

— Так, — сказал Васька и поглядел на потолок. — Я больше не буду.

— Чего ты не будешь делать? — Скобенников притворился, будто очень удивлен.

— Драться! — провозгласил покаянно Васька.

— Значит, ты дрался?

— Дрался! — Васька всхлипнул.

Оба знали свои роли назубок. Но, на Володин взгляд, Скобенников играл свою роль с отвращением, вяло, а Васька — с большим удовольствием и на редкость естественно. По Ваське было видно, что кадры артистов, способных исполнять роли дураков, для кино практически неисчерпаемы.

— Надоело с тобой возиться! — подбросил реплику Скобенников.

— Отпустите меня! — подхватил Васька и зарыдал в розовый лоскут. Теперь тряпица закрыла целиком всю Васькину физиономию.

— А если не отпустим? — серьезно спросил Скобенников.

Васька, продолжая свою привычную игру, допустил тактический промах — он загородился тряпицей и утратил контакт со Скобенниковым.

— Я больше не буду! — прорыдал он невпопад.

Скобенников промолчал. Васька убрал лоскут с лица и вопросительно взглянул: «Где твоя реплика? Забыл, что ли?»

— Вот так-то лучше, — удовлетворенно заметил Скобенников. — Скажи, Петухов, почему ты сегодня вечером напал на человека, который намного старше тебя и не имеет никакого отношения к твоей компании?

Скобенников вышел из-за стола, приблизился к Ваське.

— В чем дело, Петухов? — серьезно продолжал Алеша. — Может быть, тебя кто-то попросил затеять драку с Суслиным? А? Кто-то приказал? Ребята говорят, что видели там Евдокимова.

Васька помотал головой и снова уткнулся в тряпицу.

— Или, может быть, Суслин тебя чем-то обидел? — продолжал Скобенников.

Казалось, последнего вопроса Васька не услышал. Он окаменел в плачевной позе и словно потерял всякий интерес к происходящему и к своей собственной несчастной судьбе.

— Что ты перед нами дурака валяешь?

Спросил не Скобенников, а Фомин. Спросил негромко, спокойно. Однако эффект оказался потрясающим. Васька вскочил, выронил тряпицу. На лице его выразился страшный испуг. Он постоял, как в столбняке, и рухнул на пол, забился в припадке, исступленно выкрикивая:

— Не имеете права сажать! У меня алиби! Я смотрел кино! У меня алиби! Я их не брал! Я их не видел!

Валентина Петровна кинулась к нему:

— Вася, успокойся! Ребята, ну помогите же! Он болен! Володя, вызови «неотложку»!

Скобенников и увалень, оказавшийся очень проворным, отстранили Валентину Петровну, подняли Ваську, усадили на табурет. Володя видел, что звонить в «неотложку» не надо. Эти ребята давно знакомы с Васькиными фокусами.

«Васька все время помнил, что Фома сидит у него за спиной, — отметил Володя. — Помнил и был готов отразить любое его вмешательство. Но почему он упрямо связывал свое «алиби» с тем, что был в тот вечер на сеансе и что приятели это могут подтвердить. А может быть, насчет алиби мальчишка кричал без притворства, с ним случилась настоящая истерика? Чего-то он сильно боится. Чего-то или кого-то… Или за кого-то…»