— … от негров одни неприятности. — говорит дед и глубоко затягивается. — Я знал нескольких ниггеров, они кроме наркотиков, идиотских танцев и СПИДа ничего не могли дать человечеству. Зато майки надевают навыпуск, бейсболки носят задом наперед, а, чтобы поздороваться с ними, надо выучить целую кучу каких-то акробатических прихлопов и взмахов. Бей, Ромка, бей ниггера. В душу его, собаку, в печень, в челюсть. Чтобы правильно носил кепку, чтобы майку заправлял…

И Ромка бьет. Груша тяжелая, но удары сильные, шатается даже дерево, возле которого я внезапно замечаю инвалидное кресло, почти такое же, как у Мишки. Зачем оно здесь? Или его нет? Я теряюсь в догадках, а старик продолжает говорить:

— …китайцы, японцы, корейцы… они тоже мерзавцы. Ходят в отутюженых костюмчиках, в накрахмаленных рубашках, улыбаются всем… А домой приходят, сразу кимоно на себя натягивают, суки двуличные. Так ладно кимоно, им этого мало, они еще черными поясами перепоясываются! Черным по белому! Кугутство! Бей их. Бей! Разбивай их дурные головы!

Парень устал, он еле стоит на ногах, но бьет по груше, не останавливаясь и не снижая темпа.

— Армяне, азербайджанцы, грузины, чечены… Хуже их нет. У них стандартная одежда — спортивные штаны и туфли. Никто, кроме них не додумался туфли под спортивный костюм надевать. И кепки-аэродромы носят в дополнение ко всему. Если такого встретишь — сразу бей, не думай! Бей их, Ромка, бей в их горбатые носы, пробивай их волосатые груди…

Последняя фраза вызывает у меня совершенно иную ассоциацию и я прыскаю. Прекращаются удары, умолкает старик и над нами нависает грозная тишина.

Парень делает шаг в мою сторону, а дед поворачивается и смотрит на меня:

— Ты кто такой?

— Я? — глупо спрашиваю я.

— Нет, он! — кивает старик в сторону парня.

— Ромка. — отвечаю я.

— Ты что, больной? — интересуется старик, а парень делает еще шаг.

— Кажется, да. — говорю я. Мне и вправду нехорошо.

— Тебя подлечить? — старик отбрасывает в сторону окурок. Ромка провожает его взглядом и делает еще два шага.

Я сглатываю набежавшую слюну и быстро говорю:

— Извините, я у вас случайно. Просто заблудился.

— Да? Почему ты смеялся? Я сказал что-то смешное? — старик повышает голос, Рома делает еще шаг и мне становится не по себе.

— Да нет. Просто… вы сказали «волосатые груди»… а я представил женскую грудь… — мнусь я. Смеятся уже мне не хочется.

Ромка смотрит на старика, как собака на хозяина. Сейчас крикнет старик «фас» и…

Старик обдумывает мои слова, а затем неожиданно начинает хохотать. Смех мешается с кашлем, вырывающимся из напрочь прокуренных легких, старик бьет себя по коленям и стонет:

— Твою мать, а? Это ж надо, волосатые груди! Слышь, Ромка, я так сказал, да?

— Ага. — Ромка тоже улыбается. Если этот отмороженный оскал можно назвать улыбкой, то он точно улыбается. А старик продолжает восхищаться:

— Во сказанул, а? Волосатые, бля! Зубастая м. нда и волосатая грудь! А ты молодец, парень, заметил! Как зовут?! — последний вопрос старик задает в совершенно другом тоне, жестко, без намека на смех.

— Веня. — отвечаю я.

— Веня… Венеамин… голый?

— Голый. — я жму плечами и думаю, что если бы сюда попал Карен, который действительно частенько надевал туфли под спортивный костюм, то ему бы пришлось несладко. А мне вот повезло. Я даже горжусь сейчас тем, что я в одних трусах и поэтому могу зайти к этой странной парочке в гости.

— Хорошо! — одобрительно кивает старик, — Русский, нюхом чую, а?

Я киваю головой, в которой мелькает мысль, что старик учуял запах моего пота и идентифицировал его как русский. Хороший тест на национальность, однако.

— Молодец! — старик довольно улыбается и поворачивается к Роме. — Рома, что ж ты, волосатую грудь так и не пробил, а?

Он тыкает указательным пальцем в сторону груши и парень безропотно идет к ней. Через несколько секунд в ночи опять начинают звучать удары.

— Веня, иди поближе. — манит меня старик. — Куришь?

— Курю. — отвечаю я и подхожу к нему.

— Небось, и конопелькой балуешься, а? — старик смотрит на меня снизу вверх, но у меня такое ощущение, что я внизу, а он навис надо мной огромной скалой и допрашивает.

— Бывало. — осторожно говорю я.

Старик хмурится.

— Это негры поганые придумали — траву курить. Негры и индейцы. Русский человек — настоящий русский человек — никогда не уподобится этим ублюдкам. Лучше выпить поллитру без закуски, чем курить всякую гаитянскую и перуанскую дрянь! Не вздумай больше курить траву. Не уподобляйся краснокожим, которые любят себе в волосы втыкать перья и таскать на груди всякие амулеты! Рома! Рома, ну-ка дай по печени краснокожему гаду. От души!

Рома замирает, прицеливается и с громким выдохом бьет по груше. Я представляю на месте груши индейца и мне становится жалко его. А потом вдруг я вижу на месте груши себя и меня начинает тошнить. Голова кружится, мне бы присесть, но я боюсь, что этот старый нацист догадается, почему у меня такое состояние и тогда я получу все шансы на Ромин удар.

— Веня, нам надо спортом заниматься! Нам надо учиться стрелять, учиться убивать… ты понимаешь? Нас просто вынудят носить вещи так, как хотят они! Вся мода по п. де пойдет! И все, п. дец всему миру!

Мне совсем хреново. Голос старика слышу плохо, перед глазами все сверкает, я чувствую, что сейчас из меня снова польется ртуть. Опять начинает вставлять, опять водоворот, опять подкашиваются ноги… только бы не упасть.

— … они нас уничтожают, все уничтожают нас… все против нас… китайцы, негры… азера… армяне…

Откуда этот голос? Как он попадает в мое сознание? Что со мной хотят сделать? Я словно под гипнотическим воздействием… наваждение… морок… Мне надо сбросить эти дьявольские чары.

— У меня друг армянин! — кричу я. — Брат на еврейке женат! Я сакэ пью вместе с суши! Мне нравится хип-хоп! Я накуриваюсь каждый день!

И я блюю. Себе и старику под ноги. Небрежно так, с презрением. Мол, нате! Получите! Наш ответ Чемберлену! А потом падаю рядом на траву, закрываю глаза и жду. Сейчас старый придурок натравит на меня своего отморозка. Ну и черт с вами!

Мне становится немного легче через пару минут. Когда я понимаю, что меня еще никто не бил, то открываю глаза и смотрю. И первое, что я вижу — это культяшки прямо перед лицом. Мишаня?!

Это не Мишаня. Теперь понятно, зачем здесь инвалидное кресло. Культяшки принадлежат старику; он раскачивается в кресле и курит. Рома стоит рядом. Оба наблюдают за мной, но видимых признаков агрессии не проявляют. Пытаюсь подняться, но все тело настолько тяжелое, что вряд ли я поднимусь даже с чьей-то помощью.

— Посмотри, Рома, на этого человека. — говорит дед. — Он русский, но душа его заражена всеми вражескими культурами. Он валяется в своей блевотине и гордится этим…

— Я не горжусь. — решаюсь вставить я, но старик не обращает на меня никакого внимания, продолжая свою речь:

— У него нет сил встать и он думает, что сейчас придет его друг-армян в туфлях на босу ногу и поможет ему встать. Но кроме нас ему никто не поможет. Ну что, Рома, поможем ему подняться, этому русскому парню? Поможем, а?

— Ага. — отвечает Рома.

Я не валяюсь в блевотине, она довольно далеко от меня… должна быть… черт, а где меня стошнило? Эй, мне надо встать, вы правы!

Я делаю еще одну попытку встать и снова падаю, не получив никакой помощи. Выворачиваю голову и смотрю на старика.

— Помогите. — прошу я.

— Мы поможем тебе. — говорит старик.

И я опять встаю… опять падаю. Суки!

— Ну что же вы? — хочу сказать с издевкой, а получается как-то умоляюще.

— Я говорил не про то, чтобы ты поднялся с земли. Я хочу, чтобы ты встал навстречу своей жизни. — поясняет старик. — А чтобы ты получше уяснил мой урок, тебе будет полезно немного полежать в том дерьме, которое ты только что вывалил из своего рта.

Единственное, на что мне хватает сил — это немного откатиться в сторону. Лежу на спине, прикрыв глаза, вдыхаю свежий ночной воздух и слушаю, как старик начинает читать мне лекцию о нацизме. Впрочем, обращается он почему-то не ко мне.