— Не думаю, что вы чем-то отличаетесь друг от друга.

С этими словами инопланетянин нацепил новое устройство на свою голову и стал медленно растворяться в воздухе, становясь каким-то мутным, словно туман.

— Мне придется покинуть тебя. Через пять земных минут начнется бомбардировка планеты мезонными бомбами. Не пропусти это зрелище, это наверняка будет красиво. Ты увидишь наши звездолеты, на одном из них буду и я. Прощай!

Остолбеневший Владимир Степанович наблюдал за тем, как становятся все более прозрачными очертания инопланетянина.

— Двуногий! Двуногий! — голос был настолько тихим, что Вээс не сразу его расслышал.

— Что?

Мелькнула мысль, что все еще образуется, что существо передумало…

— Мне было интересно с тобой играть, двуногий. Жалко, что ты не один из наших.

Существо исчезло, а Вээс с растерянным взглядом смотрел то на место, где оно только что стояло, то на нарды, где лежали два кубика с четверками, обращенными наверх. Владимир Степанович поднял голову и посмотрел сквозь листья на солнце. Оно ослепило глаза и Вээс отвел взгляд чуть в сторону, на бледно-голубое небо. Никаких звездолетов с мезонными бомбами видно не было и постепенно Вээс стал убеждаться в том, что стал жертвой какого-то розыгрыша. Вполне возможно, даже Гришиного — тот частенько любил подшутить над ним.

Несомненно, это розыгрыш. Какие, к черту, инопланетяне? Гришка, гад, вычитал что-то в Интернете о секретах Копперфильда… ну ничего, ничего…

Вээс уже практически успокоился и протянул было руку к доске, чтобы закрыть ее, как ему показалось, что рядом мелькнула чья-то тень. Он посмотрел по сторонам, но никого не увидел, зато заметил, что вокруг стало темнеть. Медленно, боясь увидеть то, о чем он думал, Вээс поднял голову вверх.

Солнце уже не слепило. На ярко-желтом фоне виднелось черное пятно круглой формы, увеличивающееся в размерах. Рядом появилось еще одно, потом еще. Они чем-то напоминали шашки, эти пятна, приближающиеся к планете. Только теперь ни один зар не смог бы повлиять на их путь. Эскадра неизвестной цивилизации приближалась к Земле и на всех звездолетах уже были отданы последние приказы о бомбардировке.

© Copyright: Чубарьян Александр, 2003

Свидетельство о публикации № 2303160127

Плохо помню свое детство. Стройки, на которых играли в «лова» и «войну», размытые лица когда-то самых близких друзей, велосипед, школа, карты, вино и гитара…

Все было так давно, что время постепенно стерло старые воспоминания. Забыты аккорды любимых песен, правила дурацких игр, имена соседских парней и девчонок…

Но одно помню четко: какой-то добрый детский фильм, в котором играла эта песня. Ее припев до сих пор звучит в моих ушах, возвращая меня туда, где я был самым счастливым человеком на земле.

Возвращая меня в детство.

Прекрасное далёко, не будь ко мне жестоко

Не будь ко мне жестоко, жестоко не будь

От чистого истока в прекрасное далёко

В прекрасное далёко я начинаю путь.

Это как молитва. Не знаю, к кому она обращена, но я очень часто напевал ее, когда был еще маленьким. Тогда я верил, что она мне поможет и загадочное «далёко» не будет ко мне жестоко. Впрочем, я и не представлял, каким же это самое «далёко» может быть жестоким.

Я и сейчас иногда напеваю эти слова, но это уже скорее вроде привычки. Потому что эта молитва не помогает.

Во всяком случае, мне.

 можно же так,

а можно ускориться

я лично бухаю,

а кто-то колется

— Хочешь поправиться?

Поправить силу? Поправить веру и надежду? Поправить жизнь?… Это только слово, обозначающее конкретное действие. Где-то говорят «кайфануть», где-то «закинуться». Какая разница? Важно то, что означает слово в твоем сознании. Все остальное — ерунда. Можно употребить другие глаголы — лишь бы было то самое действие, которое называют этим словом. Образ, всплывающий в мозгу, предвкушение. Это ведь не химия, это всего лишь травка. Мы же не героинщики, которые попали в рабство к белому порошку и дня не могут прожить без чека. Те пусть делают что хотят, а мы всего лишь курим что-то похожее на табак, разве что немного покрепче. Это как будто пить или пиво, или водку, или одеколон. Ведь все ее курят и ничего. Срываются на более крепкое те, у кого мозгов нет.

Безобидное развлечение, легально разрешенное в некоторых странах Европы.

Порой даже рекомендуемое психологами для снятия напряжения.

Аргументов много, каждый выбирает себе те, которые ему больше нравятся.

Я так считаю…

— Хочешь поправиться?

Вопрос, на который я всегда знаю ответ. Один и тот же, изо дня в день…Это не зависимость. Во всяком случае, я могу ответить по-другому. Могу. Я верю в это. Мне больше ничего не надо. Лишь верить в то, что когда-нибудь я отвечу не так, как всегда.

Когда-нибудь…

Но не сегодня.

— Хочешь поправиться?

Есть и другие вопросы, но это всё потом. Пока только этот.

— Хочешь…?

— Да.

патроны в магазине

глазами на «Везине»

и отравленный воздух глотают так жадно…

— …ай лайк ю рамма гонна крэк, ай лав ю рамма гонна крэк…

Толстому всё пофиг. Смотрит в одну точку и ничего не слышит, кроме «Нирваны», играющей в наушниках его плэйера. Он старательно подпевает Кобейну, не замечая, что поет отвратительно, нещадно перевирая английские слова на русский лад. Что слышит, то и поет, кретин. Мул уже несколько раз советовал ему заткнуться, но Толстый никак не реагировал. Мул мог бы встать и, сорвав наушники, проорать ему в ухо все, что он думает о качестве исполнения песни, но Мулу влом вставать. Как и остальным. Мы сидим на корточках, образовав неправильный круг, и лениво переговариваемся. Иногда кто-то из нас сплевывает себе под ноги, поэтому перед каждым небольшая лужица из плевков. Смотреть на это довольно неприятно, поэтому я периодически меняю место, перемещаясь то влево, то вправо.

— …ай мисс ю рамма гонна крэк, ай килл ю рамма гонна крэк…

Последние слова припева Толстому явно нравятся — он даже поднимает глаза и вытаскивает из одного уха наушник, чтобы посмотреть и на нашу реакцию или услышать ее. Первым свое мнение высказывает Мул:

— Ты……., закрой свою…. пасть и не вой!

Толстый не обижается. Ему действительно все пофиг. Он опять вставляет наушник в ухо, но петь продолжает чуть тише.

— Сколько времени? — спрашивает Мул у Кубы. Куба достает мобильник и смотрит на табло.

— Половина.

— Половина чего? — раздраженно переспрашивает Мул, хотя сам знает ответ на свой вопрос.

— Восьмого. — спокойно отвечает Куба и прячет телефон в карман.

Мул хмурится и я его понимаю. Мы все его понимаем и настроение наше такое же, как и у Мула — Мажор должен был придти к семи, а его все еще нет. И это плохо, это очень-очень плохо. Нам нужны деньги до восьми часов, иначе заветный пакет достанется кому-то другому, а мы останемся без плана. Нам не нужен Мажор с его вечно надменной рожей и манерами заправского гомосексуалиста, нам нужны только его деньги.