— А что ж на самом деле было?

— Да ничего. Фрукты ведь, как и большую часть остальных форм жизни, Гор с Гайей выводили, причем в основном именно Гор, а Сет для чего-то код для фруктов приспособил, да еще в себя вставил, чтоб под рукой был. Тут Гайя с Нефридой скандал устроили, что-то вроде авторских прав, причем не между собой, а вместе на Сета наехали. Чем удивили не только Сета, но и Гора, им обоим такое и в голову не приходило. Хотя, думаю, обычная ревность.

— Это как?

— Мы, боги — существа меметические, для нас обмен информацией почти то же самое, что для смертных обмен генетической информацией, попросту — секс. Наверное, поэтому мы это так и любим. Вот так, как сейчас, за нектаром поболтать, тут много не передашь, так что это в рамках приличия, как у смертных на танец пригласить или там пофлиртовать, в крайнем случае, поцелуй ухватить, — тут Йогита игриво подмигнула мне, и, как ни в чем ни бывало, продолжила, — А хороший кусок взять, да в себя вставить — это уже… Взять и использовать — это все делают, а в себя влить, сделать частью самого себя, такое, как правило, только парные боги себе позволяют. Гор и Сет — они ж практически братья, у них и так уйма всего общего, вот им и в голову не пришло, что жены взревнуют. Мих, мы тот же нектар будем продолжать, или ты какой-то еще хотел притащить?

Ба-бах! Перед Йогитой на стол грохнулся галлоновый — на четыре литра — кувшин из красновато-коричневой глины.

— Попробуй этот! — пояснил Миха.

— О, другое дело, — обрадовалась хозяйка, — А то эти крошечные бутылочки, чувствуешь себя, как в какой Западной Европе, где на всем экономят. Сейчас всем разолью!

Поднявшись с кресла, она наполнила новые, заново созданные, раза в три большего размера бокалы и поставила перед нами, а потом опустилась обратно в свое кресло. Вообще-то, я немного удивился, поскольку она легко могла пролевитировать кувшин, куда хотела, но с другой стороны, видя как она не просто встает и садится, а как будто просто перетекает без малейших усилий из формы в форму, можно было поверить, что это ей ничуть не сложнее, чем воспользоваться левитацией.

— Йогита, если уж мы так любим делиться информацией, — начал я, — то как это получилось, что все остальные боги предыдущие реинкарнации не помнят, а ты помнишь?

— Во-первых, для тебя Гита, не забывай, а то опять еще выкать начнешь. А насчет памяти про реинкарнации, — вздохнула она, — да, помню. Работа у меня такая. Ведь потеря памяти о прошлых инкарнациях для чего нужна? Чтоб быстрее к изменениям в мире адаптироваться. А моя роль, наоборот, не адаптироваться, а одну из древнейших моделей общества хранить и при необходимости вытаскивать на свет божий, стряхивать нафталин и активировать. Так что, мне забывать, наоборот, категорически не положено, и нововведения, если они за пределами способов вести военые действия, не принимать.

— Это как?

— Я богиня войны и ночи по необходимости, а так ведь я — кооперативная модель человеческого общества. Она же самая древняя модель человеческого общества. Просто, так уж выходит, что она нужнее всего, когда плохо, когда страшно и темно, вот и вышло — войны и ночи. Потому что тогда, когда страшно и темно, только я и могу помочь.

— Модель общества?

— Да, а ты как думал? Или просто не понял, что такое модель? Сам смотри, любое человеческое общество основано на том, что люди работают вместе и не разбегаются, правильно? А соответственно, модели общества основаны просто на ответе на вопрос: почему они не разбегаются, а работают вместе? Моделей таких всего три: кооперативная, императивная и сервитьюдная. Кооперативная — это когда все друг другу помогают, а не разбегаются, потому что в одиночку просто не выжить. Это как раз моя, самая древняя. Императивная — это классическая библейская модель общества с пастырем, собаками-сторожами и стадом овец. По сути, это когда волки, сбившись в стаю, ту самую кооперативную модель, начинают пасти овец ради шерсти и мяса, и наружу их не выпускают. Отсюда и название — императивная, потому что в таком «обществе» силой удерживают. И третья модель — сервитьюдная, это когда овец не только стригут и забивают на мясо, но еще и помогают им той же шерстью и мясом, так что теперь овцам, даже несмотря на стрижку, в большинстве своем становится просто выгодно по-прежнему быть в стаде. Тут уже овцы начинают сами себя пасти. Все современные общества именно так и устроены. Пока понятно?

Я молча кивнул головой. Миха дегустировал нектар и не вмешивался.

— Вот на этом моя кооперативная модель общества и построена. Все вместе, потому что поодиночке не выжить. Каждому индивидууму выгодно быть в племени. А племя коллективными требованиями не злоупотребляет. Все вместе еду ищут. Все вместе от врагов защищаются. На этом и держатся. Сбиваются в более-менее стабильные пары, но никакого имущественного наследования, семьи и брака просто нет. Не нужно. Точнее, все племя — это и есть семья. Имущество все общее. Дети все общие. Пока младенец, у кого есть молоко — кормят. У кого есть время — присматривают. У кого есть чему учить — учат. Потому что если чужого не покормишь, не присмотришь и не научишь, то и твоего, если тебя сьест леопард, некому будет кормить и учить. Так и живут вместе, потому что порознь — не выжить. Это и есть кооперативная модель человеческого общества, основанная на групповом выживании.

— Просто коммунизм какой-то, — хмыкнул я, — чего ж все так не живут?

— Коммунизм и есть, — кивнула согласно Йогита, — первобытный. А проблема та же, что и с обычным коммунизмом — не масштабируется. Семья так может жить запросто. Группа до дюжины человек тоже. Дальше уже шероховатости начинаются, несправедливости. А на уровне сотен и больше человек все разваливается.

— Извини, так а зачем эта модель, если она такая не масштабируемая?

— Как зачем? Да потому что это — единственная модель, которая на самом деле работает. Люди эволюционировали с ней, они именнно для нее и приспособлены, и ни для какой другой. Задумывался, что такое «справедливость»? Это как раз нормы поведения именно в кооперативной модели общества. В генах прошитые, даже у некоторых обезьян есть. Какую-нибудь честь воина или выполнение законов нужно воспитывать, а это — от природы. То есть, можно воспитать так, что человек будет нарушать справедливость, а то и гордиться этим, но знать, что это делает, будет точно, это — врожденное. Вот для таких у нас как раз развеиватели демонов на реинкарнаторах. Потому что такое поведение любое общество разрушает, а другие виды общества и так очень в меру стабильны.

— Это как? Есть же множество стран с историей в несколько веков, — возразил я.

— Несколько веков! — фыркнула Йогита, — А кооперативной модели не первый миллион, она работала еще до того, как человек эволюционировал в человека. Потому и прошита в людях так глубоко. И каждый раз, когда плохо становится, к ней и возвращаются. С императивной моделью обычно одно из двух случается: либо овец нахапывают слишком много, а ведь число «волков» ограничено кооперативной моделью, так что слишком перебрать с числом овец не работает; либо сами «волки» плодятся в таком количестве, что кооперативная модель в ядре уже не выдерживает, и им приходится дробиться на более мелкие стаи. Так, кстати, феодальная раздробленность Руси и Западной Европы случилась. А с сервитьюдной моделью проблем с масштабируемостью нет, могут расти неограниченно — так и Римская Империя была устроена, и Британия, и Россия, и Китай, и США, и еще много кто еще. Но у них свои проблемы — паразиты. Каналы перераспределения «шерсти овец» быстро забивается паразитами, после чего модель начинает сбоить, поскольку ее основы перестают работать. Она ведь работает на том, что гражданам что-то от общества перепадает, а если всё паразиты сжирают — то это достоинство исчезает. Попросту, гражданам становится непонятно, зачем им быть частью такого общества, если они ничего с этого не получают, а какие-то мерзавцы на этом жируют. И когда все ломается, тут-то люди — те, что потом выживут, опять сбиваются в небольшие группы с кооперативной моделью.