Психоаналитическое учение Фрейда о человеке, его мотивационной деятельности, внутриличностных конфликтах и неврозах возникло в Австрии на переломе ХIХ – ХХ столетий. Постепенно, по мере организации кружков и психоаналитических обществ в различных странах мира, публикации многочисленных исследований и проведения международных конгрессов психоаналитические идеи привлекли к себе внимание части ученых, врачей и художественной интеллигенции. Они нашли своих сторонников и в России, где в дореволюционный период ряд русских философов, психологов и медиков обратились к теории и практике психоанализа. В этом отношении можно говорить о влиянии идейного наследия Фрейда на отдельных представителей русской естественнонаучной, философской, литературной мысли, а также медицинских кругов.

Вместе с тем можно говорить и о том, что, во-первых, З. Фрейд проявлял интерес к России и, во-вторых, мог почерпнуть из русской культуры некоторые представления, которые вошли в остов его психоаналитических идей и концепций. Во всяком случае не исключены вполне конкретные русские истоки, предопределившие творческую атмосферу интеллектуального развития Фрейда и несомненно сказавшихся на его теоретической и практической деятельности.

Позвольте, возразит любой зарубежный психоаналитик, да и проницательный отечественный читатель, хоть сколько-нибудь знакомый с работами Фрейда и историей возникновения психоанализа. Причем здесь русские истоки, если психоаналитическое учение Фрейда первоначально зародилось в Австрии и только некоторое время спустя проникло в Россию? О каких русских истоках можно говорить вообще, если, с одной стороны, австрийский врачневропатолог никогда не был в России и не владел русским языком, а с другой стороны, период распространения психоанализа в России был весьма кратковременным и после 1920-х годов сменился более чем пятидесятилетним гонением на любые попытки теоретического осмысления идейного наследия Фрейда и практического применения психоанализа в лечебных целях?

Возражение отчасти справедливое, основанное как на констатации фактов, действительно имевших место в истории возникновения и развития психоанализа, так и на расхожих клише, весьма распространенных в психоаналитической и околопсихоаналитической литературе. В нем отражена картина восприятия учения Фрейда через призму привычных стереотипов, некогда созданных самими психоаналитиками. Историческая правда оказалась не то чтобы искаженной, но какой-то односторонней, не учитывающей многообразие связей и отношений в мире интеллектуального развития человека, в котором как в причудливом калейдоскопе переливаются подчас самые неожиданные всплески мысли, вызванные к жизни искрами озарения, высеченными при соприкосновении с другими людьми, их идеями или обыденными рассуждениями. Поэтому нет ничего удивительного в том, что обращение к русским истокам ряда идей Фрейда может быть воспринято как нечто странное, не только не соответствующее привычному взгляду на историю развития психоанализа, но и противоречащее здравому смыслу, апеллирующему к логике западноевропейского влияния на Россию как таковую.

Между тем раскрытие существа данного вопроса является вполне оправданным, более того, необходимым аспектом исследования истории психоанализа, если мы действительно хотим понять подлинные, многогранные истоки возникновения и развития психоаналитических идей. Дело в том, что, как это, может быть, ни парадоксально на первый взгляд, выявление русских истоков психоанализа – малоизученный, но несомненно заслуживающий внимания пласт исторической реальности, осмысление которого проливает свет на темные пятна интеллектуального развития основателя психоанализа. Можно, пожалуй, сказать, что выявление данных истоков – это, быть может, не только прорыв к глубинным пластам бессознательных интенций и сознательной деятельности венского врача-невропатолога как клинициста и теоретика, создавшего философски ориентированное учение о человеке и культуре, но и то связующее звено, благодаря которому достигается лучшее понимание взаимосвязей между основателем психоанализа и Россией, психоаналитическими идеями и социокультурными изменениями, осуществляемыми в нашей стране.

На чем основывается подобное видение русских истоков психоанализа?

Прежде всего на реальных фактах обращения Фрейда к людям, событиям, сообщениям и художественным произведениям, непосредственно связанным с Россией или косвенно относящимся к русским сюжетам. Причем речь идет не только о поздней деятельности основателя психоанализа, когда он использовал психоаналитический подход в оценке и интерпретации, скажем, творчества Достоевского, на чем в дальнейшем я подробнее остановлюсь, но и о первоначальных стадиях формирования психоаналитического учения, когда русские сюжеты оказались в поле зрения Фрейда.

Как известно, термин «психоанализ» был введен Фрейдом в 1896 году, после его идейного расхождения с Й. Брейером. Это был период поиска новых идейных ориентиров и методологических установок, позволяющих выйти за рамки гипноза, электро– и водотерапии, используемых ранее в своей клинической практике. В то время увлечение Фрейда неврологическими концепциями, нашедшими отражение в его размышлениях о «научной психологии для физиологов» и подготовке материалов, известных сегодня под названием «Проект» (1895), сменилось разочарованием в попытках физиологического объяснения психических процессов. В поисках выхода из методологического тупика, связанного с перенесением неврологических схем на почву психоанализа, он обратился к идеям немецкого философа и психолога Т. Липпса, считавшего наиболее существенными для психической жизни не сознательные, а бессознательные процессы.

Именно в тот период Фрейд, как свидетельствуют его собственные высказывания, апеллирует к материалу, связанному с Россией. Так, летом 1898 года в письме к берлинскому врачу В. Флиссу, с которым на протяжении ряда лет Фрейд делился своими сокровенными мыслями, сомнениями и раздумьями в связи с зарождением психоаналитических идей, он высказывает некоторые соображения по поводу царского манифеста. Речь идет об инициативе правительства России провести международную конференцию мира. В конце августа 1898 года русский министр иностранных дел граф М. Н. Муравьев направил аккредитованным в Санкт-Петербурге дипломатам циркуляр, в котором предлагалось созвать международную конференцию, посвященную проблемам обеспечения безопасности и достижения всеобщего мира. В манифесте подчеркивалось, в частности, что культура наций и экономическое развитие парализованы увеличивающимися расходами на совершенствование вооружений и наращивание военного потенциала. Первоочередная задача правительств всех государств виделась в сокращении вооружения и тем самым в предупреждении бедствий, грозящих миру.

В письме В. Флиссу от 31 августа 1898 года (The Complete Letters of Sigmund Freud…, 1985, p. 325–326) Фрейд отметил, что наибольшее впечатление на него произвел «революционный язык» данного манифеста и что за подобные радикальные высказывания в России ранее ссылали в Сибирь. Не касаясь существа политики России, он выдвинул предположение, что одной из целей манифеста является стремление добиться участия в работе международной конференции целого ряда стран, включая Китай, чтобы тем самым обезопасить себя от возможных вооруженных конфликтов.