Анри так не терпелось поведать главнокомандующему и новому другу о своем удивительном открытии, что он почти не спал. Утром молодой офицер снова надел парадную форму, правда, уже не с каской, а со шляпой, которую можно было быстро нацепить, и зашагал короткой дорогой к старому дворцу графа Фуэнтеса, где располагалась резиденция главнокомандующего.

На этот раз Анри никто не ждал. Дежурный адъютант проводил его в большую, уже знакомую приемную, где теперь толпилась целая куча народа. Французские офицеры, испанские чиновники, все что-то деловито обсуждали, в руках у многих были бумаги на подпись, было душно и шумно… Но, по счастью, Анри увидел Монтегю, перебегавшего из одного кабинета в другой с папкой под мышкой.

– Эврар! – воскликнул капитан.

Однако Монтегю улыбнулся, не останавливаясь, кивнул головой, сделал какой-то непонятный жест и исчез за дверью. Впрочем, минут через пять он появился снова, подбежал к Анри и сердечно поздоровался, извинившись за то, что так спешил. Когда де Крессэ рассказал о своем открытии, адъютант просиял от счастья, попросил подождать минуточку и исчез за дверью главного кабинета.

«Минуточка» длилась примерно полчаса – время, за которое Анри успел разглядеть посетителей, обратив внимание на то, что испанцев было не только не меньше, чем французов, но даже и больше…

Но вот из кабинета командующего важно вышел какой-то грузный испанский начальник в мундире явно местного покроя. Он о чем-то оживленно переговаривался со своим секретарем, размахивая официальным документом. Вслед за ними выскочил Монтегю и, подбежав к Анри, буквально потащил его в кабинет.

Сюше встретил де Крессэ опять очень приветливо, хотя было видно, что на этот раз он озабочен кучей текущих дел. Тем не менее командующий нашел возможность снова выставить всех посторонних за дверь, так что остались лишь те, кто присутствовал на предыдущей беседе.

Де Крессэ в нетерпении передал Сюше бумагу с расшифрованным текстом, уже написанным аккуратным каллиграфическим почерком.

– Потрясающе! – воскликнул генерал и, посмотрев на молодого офицера, добавил: – Вы настоящий талант! Ведь это открытие!

– Боюсь, мой генерал, что оно не столь велико, как вы желаете. Ведь речь, судя по всему, идет не о золоте и серебре, а о чаше Святого Грааля.

С этими словами де Крессэ изложил все, что узнал о Граале, не рассказав только о своем ночном видении.

– Вы заблуждаетесь, – прервал его Сюше. – Разве вам не известно, что мы ведем упорную борьбу за сердца испанцев? Если мы найдем подлинный Святой Грааль и докажем, что тот, что в Валенсии, – подделка, это также будет огромным успехом. Мы устроим торжественное перенесение подлинной реликвии в собор Нуэстра-Сеньора-дель-Пилар. Войска, построенные шпалерами, колокольный звон, пушечный салют и все такое прочее… Наши газеты разнесут весть о случившемся на всю Испанию, это станет поистине событием века. Раз подлинный Святой Грааль оказался в наших руках, это без сомнения будет воспринято населением как божественный знак, указывающий на то, что наша борьба справедлива и что Господь, без сомнения, дарует победу французскому оружию… Кроме того, я уверен, что, где Грааль, там и золото. Ведь вы сами рассказали, что при взятии Монсона арагонские инквизиторы ничего не обнаружили. И при этом, опять-таки по вашему рассказу, в замке хранились огромные богатства.

Произнеся это, генерал на секунду замолчал, как бы что-то вспоминая, а потом рассеянно произнес:

– Да, я только не понял, в каком замке все это спрятано?

– В бумаге написано, что имя замка обозначено на шкатулке, – ответил Крессэ.

– На шкатулке? – На лице Сюше появилось недоумение.

– Ну да, мой генерал, вы же сами видите, здесь написано…

– Гм, – произнес командующий, озадаченно вертя бумагу, – значит, нам передали не все. Действительно, трудно вообразить, чтобы подобный документ валялся просто так…

С этими словами генерал в раздумье прошелся туда-сюда, а потом, повернувшись к Монтегю, четко приказал:

– Вы и де Крессэ немедленно отправитесь в Монсон и разберетесь, где эта чертова шкатулка. Я дам вам все необходимые полномочия, приказ об этом сейчас подготовят. Возьмете взвод из моего эскорта. Выезд завтра рано утром. Да, и вот еще… Я давно хотел послать смышленого офицера с отрядом провести рекогносцировку путей к Лериде. Я думаю, что эту крепость мы скоро будем осаждать… Так что вы этим и займетесь на обратном пути.

Отец Теобальдо сидел в большом резном кресле за столом, заваленным всякой снедью, заставленным бутылками с вином, кружками, бокалами и подсвечниками. Вокруг стола собрались и семеро его помощников, головорезов, как на подбор. С хохотом они обсуждали набег на деревню, в самом богатом доме которой они сейчас и отмечали свою «победу», жадно хлебая вино и заталкивая в рот огромные куски жареной баранины так, что жир тек по рукам.

– Ну а я схватил его за шкварник, – говорил верзила лет сорока со смуглым лицом, кривым носом и серьгой в ухе, – и говорю, ты за Фердинанда VII или за лягушатников? Он, конечно, давай рассказывать, что патриот, что готов сражаться за правое дело… А я ему говорю, что же ты у себя держишь столько барахла, видно, не хочешь пожертвовать его на благое дело. Гони быстро денежки для спасения нашей отчизны! Ну он заартачился, начал верещать, что так якобы честные воины себя не ведут… в общем, пришлось вспороть ему брюхо, а кишки так и брызнули, все штаны измазал, гад…

Грубый хохот был ответом на эту замечательную тираду о патриотизме. Особенно веселился отец Теобальдо, толстый мужчина лет пятидесяти, облаченный в странную укороченную рясу, поверх которой было надето нечто вроде разбойничьего наряда. Он хохотал наполовину беззубым ртом, держа одной рукой огромный кубок с вином, а другой вцепившись в юбку молодой крестьянки. Та, растрепанная и заплаканная, подавала «святому отцу» и его свите баранину и наливала вино…

– Привет тебе, падре! – донеслось из открытой двери. На пороге показался Пако.

– Ба, Пако! Вот дела! Привет тебе! – раздались нестройные возгласы пьяной компании.

– Вижу, падре, ты тут очередную деревню в правую веру обращаешь, – небрежно бросил Пако, садясь без приглашения за стол и сплевывая на пол слюну от сигары.

– Да, сын мой, – ответил Теобальдо, – времена нынче тяжелые, стараемся объяснить этим глупым крестьянам, за что надо бороться… Но ты ведь знаешь, как мало осталось истинных сынов Испании, готовых сражаться с «гавачос».

– Знаю-знаю… Вот хочу тебе помочь, добрый падре.

– Чем же, сын мой? – все в том же иезуитски ласковом тоне продолжал Теобальдо.

– Сведениями о передвижении французских войск.

– Да что ж там интересного? Передвигаются себе с Богом, да и ладно, мы люди тихие…

– Это я знаю… А не хочешь узнать, когда и куда из Сарагосы выйдет фургон с жалованьем для французских гарнизонов? Огромная сумма, говорят, там задержанное за три месяца жалованье!

Тут Пако остановил свою речь, поняв, что уже сказал слишком много.

– Это другое дело, сын мой. Фургон – это интересно, если, конечно, эскорт не очень велик.

– Совсем невелик, человек двадцать-тридцать, не больше.

– Ну тогда я чувствую, как отечество призывает нас на бой! – оживился отец Теобальдо. – Где же и когда мы сможем нанести удар по презренным оккупантам?

– За это отдельная плата, – произнес Пако твердым голосом, ибо хорошо знал, с кем имеет дело. – С тебя, Теобальдо, четыреста реалов серебром или пятьдесят песо.

«Падре» чуть не подавился куском баранины и замахал руками, а на его лице появился неподдельный ужас.

– Четыреста реалов!!! Уж не еретик ли ты, Пако, если требуешь от бедных партизан подобных денег?! Не знаем, как и прожить, чем питаться, а ты такое!