классов, прошел через участок, заполненный флаерами и автомобилями, и

подошел к полукруглому металлическому сооружению. Да, Вит здесь. Я

почувствовал это еще до того, как открыл дверь.

Внутри было прохладно, пахло бензином и маслом, и темноту разонял

свет электрических ламп. Я прошел по пустому пространству в центре, мимо

полуразобранных машин, станков и металлолома. В углу копались техники

— кажется, они даже не услышали, что в ангар кто-то зашел.

Вит сидел за столом, заваленным всевозможным металлическим

хламом, в дальнем углу ангара, и сосредоточено что-то паял. Я думаю, это

была очередная Неведомая Металлическая Херня, каковые он мастерил едва

ли не ежедневно. Впрочем, приходится признать, что некоторые его

изобретения даже были способны делать что-то полезное.

Я подошел к столу и секунд десять смотрел на него прежде, чем он

почувствовал мое появление, отложил паяльник, снял защитые очки и сказал:

«Привет.»

— Сидишь тут сутками, как сыч, — пожурил я приятеля. — Не скучно?

Давай лучше вечером прокатимся в город, девочек каких-нибудь найдем.

— Н-нет, — Вит едва заметно вздрогнул и замотал головой. — Н-не

хочу.

Вит не одобрял то, что я делаю с людьми. Вернее, его, как правило, не

интересовали мои занятия — до тех пор, пока я не пытался оторвать его от

его собственных. Девушек он ужасно стеснялся, перед незнакомыми людьми

робел, и вместо того, чтобы преодолеть свою робость, предпочитал

маструбировать в душевой, думая, что об этом никто не знает. Я как-то

вытащил его в город, зацепил двух симпатичных девиц, привел всю

компанию к себе в квартиру и думал уже, что дело в шляпе и что сегодня

Вит, наконец, лишится девственности, как он все испортил. Он начал ныть, задавать дурацкие вопросы, а когда одна из девочек набросилась на него и

стала нетерпеливо срывать одежду —  предпринял попытку смыться из

квартиры. Попытку я пресек, но дальше началось нытье: «Что ты с ними

сделал? Пожалуйста, отпусти их! Я не хочу!..» Он ныл до тех пор, пока

настроение у меня окончательно не испортилось, и я не выгнал девиц на

улицу, поскольку ничего делать с ними уже и мне самому не хотелось.

— Я д-думал, ты в больнице, — сколько я его помню, Вит всегда

заикался. Раньше — сильнее. В ШАД этот дефект речи пытались исправить, но до конца так и не сумели. — С-сказали, б-была авария.

— Я уже выписался.

— П-понятно.

— Что это? — Я показал взглядом в сторону Неведомой

Металлической Херни.

— Это?.. — Вит вздрогнул. — А, это… Это психок-к-кинетический

сенсор.

— Что это значит?

— Ну… с его помощью м-можно обнаруживать раз-з-зные… объекты, к-которых обычно н-не видно и вообще нет. И с-существ.

— Я думал, ты не веришь в духов.

Вит поморщился. Слово «духи» ему не нравилось. Оно было

ненаучным, как и «магия». Ему не нравилось все, что нельзя было уложить в

рациональные рамки. Хотя его собственный талант иначе как «магией»

назвать было сложно, поскольку я лично не могу представить, какое может

быть рациональное объяснение у следующей ситуации: человек садится за

компьютер, включает его и спокойно чего-то там программирует несколько

часов, а потом выясняется, что этот компьютер в принципе работать не

может, потому что у него неисправна материнская плата, оперативной

памяти нет вообще, и даже проводочки от блока питания ни к чему не

подключены. Но у Вита все работало. А иногда работало очень странно, демонстрируя такие результаты, которые используемая им техника в

принципе выдать не могла. Если бы он оказался голым на необитаемом

острове, и имел бы при себе только два предмета: паяльник… и, скажем, электрический чайник, я бы не удивился, узнав, что он через пару часов

каким-то образом сумел установить интернет-соединение. Хотя, возможно, он сделал бы себе из чайника вертолет и просто улетел бы с острова…

— Их м-можно называть и д-духами, но это не н-научно. Я с-считаю, что есть особое п-психокинетическое п-поле, в котором остаются с-следы

энерг-гетических в-возмущений…

— Какие, к черту, «следы», Вил? Если бы ты видел Паука или его

детенышей, которых он подсаживал к людям, ты бы забыл, что значит слово

«следы», и никогда бы о нем больше не вспоминал.

Вит поджал губы и упрямо сказал:

— У этой ан-номалии тоже д-должно быть об-бъяснение.

— Объяснение, по-моему, лежит на поверхности.

— Н-нерациональные объяснения т-толкают ц-цивилизацию в п-

прошлое.

— А в прошлом у нас, к твоему сведению, все было отлично, —

усмехнулся я, мимолетно вспомнив песню про крылатого змея. — Были

бескрайние леса, загадочные королевства, герои, колдуны и драконы. Возьми

любую мифологию и ты увидишь прекрасный дикий мир, еще не загаженный

человеком. А теперь возьми футуристическую литературу… не любую, не

розовые сопли, а ту, которая основана на реалистичной оценке

существующего положения вещей и того, во что все это в итоге выльется. И

что мы там увидим? Урбанистическая планета, перенаселение, истощение

ресурсов, атомный апокалипсис. Ну так нахер мне сдалось твое

рациональное будущее? Иррациональное прошлое мне нравится гораздо

больше.

Вит поправил очки и слабо улыбнулся.

— Д-даже если т-ты и прав, п-прогресс не остановить.

— Прогресс? А я вот сомневаюсь, что это прогресс. Я думаю, что

гораздо больше это похоже на вырождение и деградацию. Остановить

которые очень бы хотелось.

— Я д-думал, тебе п-плевать на людей.

— Так и есть. — Согласился я. И тут же поправился: — За немногими

исключениями... Но мне не плевать на планету. И если ты посмотришь не с

точки зрения своего «прогресса», а с точки зрения мира в целом, то увидишь, что человечество становится больше похожим на раковую опухоль, распространяющуюся по телу планеты.

— Ты н-не любишь л-людей, но т-ты ведь и сам ч-человек.

— Я…

Я хотел ему сказать, что вовсе не уверен в этом. В ШАД меня с горем

пополам научили существовать в социуме, но слишком часто я чувствовал

себя волком, которого приняли в собачью стаю и научили лаять для того, чтобы не отличаться от окружающих. Если не человек, то кто?.. У меня не

было ответа на этот вопрос, но иногда свое отличие от людей, свою

абсолютную чуждость их муравьиноподобному миру я ощущал очень остро.

Нет, я нисколько не сомневаюсь в том, что мои родители — обычные люди: родинки и схожие черты лица с ходу отметают версию о какой-либо

подмене. Также и в отрывочных воспоминаниях о своих прошлых жизнях: я

точно также жил среди людей, моими родителями были обычные люди, у

меня были дети (особенно много их было в той, «китайской» жизни: ведь там

у меня был целый гарем), и все же… и все же иногда мне казалось, что все

это, все эти рождения — часть какой-то большой, растянувшейся на

столетия, имитации человечности. Бывало, конечно, и наоборот. Рядом с

теми, кто был мне дорог, ощущение чуждости пропадало.

Я мог бы высказать ему все это, но ничего не сказал. Это были мои

собственные заморочки, мои сомнения и, может быть даже — мои фантазии, но как бы там ни было, делиться ими я не желал. Не потому, что не доверял

Виту. Просто в этом не было смысла.

Я хмыкнул и сказал:

— Будем считать, ты меня подколол. Ладно. Я бы еще задержался

поболтать, но Бьянка, наверное, уже собрала учеников. — В ответ на

недоуменный взгляд Вита я пояснил. — Хочет, чтобы я провел с ними

занятие по раумлогии. После Паука у нас проблема с преподавателями.

— Ааа… — Кивнул Вит. — Это да… Т-тебя иначе б н-недопустили бы

к ним.

Я засмеялся. Отчасти Вит прав… да что там, «отчасти»: полностью

прав.

— Спасибо на добром слове. Ладно, бывай.