В Киеве я ускорил строительство приютов для бездомных, которые могли бы служить пристанищем или даже больницами для раненых бойцов. Прекрасное помещение на тысячу коек было возведено на улице Нижний вал, на Подоле. Мы также пополняли бюджет различных больниц, ранее выстроенных в Киеве нашей семьей, в частности детской больницы (сегодня— «Охматдет») и больницы на улице Стрелецкой, чтобы они могли запастись всем необходимым в ожидании раненых с фронта, что непременно должно было случиться.
Следует признать, что первые же попытки наступления под командованием бездарных стареющих военачальников, назначенных на высокие должности только благодаря их наследственным дворянским титулам или близости к императорской семье, были крайне неутешительными. Превосходя противника в численности, русские силы вынуждены были отступать на всех фронтах и подвергались настоящему избиению.
Эти первые месяцы военной кампании ясно показали мне ограниченность и бессилие самодержавия и укрепили меня в мысли о необходимости скорейших изменений, если не сказать— переворота, в старой царской России. Чтобы хоть как-то ослабить страдания наших бедных солдат, я взял на себя руководство миссией Красного Креста на фронтах юго-западного направления и неоднократно бывал на передовой, в частности на Галицком фронте, где пытался организовать помощь, столь необходимую участвующим в боях. Конечно же, все свободные средства нашего Товарищества, равно как и часть моего огромного состояния я направлял в государственные займы, необходимые стране для ведения войны.
Чтобы сделать еще больше, я передал мое любимое судно «Иоланду», находившееся в порту Христиании[3] в Норвегии, в распоряжение британского адмиралтейства в целях переоборудования его под плавучий госпиталь и использования там, где Антанте будет необходимо. Кроме того, моя возлюбленная Маргарит, которая теперь жила подле меня в Санкт-Петербурге и не нуждалась в своей парижской квартире по улице Мариньян, 6, недалеко от Елисейских полей, передала ее французскому Красному Кресту для проживания и лечения выздоравливающих после ранения на фронте французских офицеров.
Таким образом, мы полностью стали на службу Антанте, Тройственному союзу Франции, Англии и России, направленному на быстрый разгром Пруссии и ее союзников. Но война затягивалась, победа, видевшаяся всем быстрой и окончательной, каждую неделю становилась все более отдаленной и менее вероятной. В войну был втянут весь мир. Ничто не получалось так, как планировалось; точнее, ничего планировать было нельзя.
Только позднее я узнал обо всем, что совершила Маргарит для того, чтобы спасти мою жизнь. До нее дошли слухи, что остальных министров Ленин хотел освободить в свой день рождения. Но это не касалось меня. Маргарит узнала, что меня казнят до этой зловещей даты, и сделала все мыслимое и немыслимое, чтобы вытащить меня из тюрьмы.
Сразу после моего ареста она отправилась в Министерство юстиции и добилась встречи с комиссаром юстиции Штейнбергом, который втайне от своего секретаря попытался ей помочь. Но заключенный был слишком видной фигурой, и он признался Маргарит, что решение об освобождении бывшего министра может принять один только Ленин. Но как до него добраться?
Как я уже упоминал, моя любимая жила на Миллионной, как раз над французской военной миссией в Петрограде. Два работника этой миссии, граф Жан де Люберсак[4]и Пьер Дарси, которых мы не раз принимали в нашем доме, просто из дружеского расположения всячески старались нам помочь. Они вовсю пользовались своим статусом иностранцев и не боялись рисковать. Жан де Люберсак, ставший после этого нашим другом, был офицером несколько авантюрного склада и исполненным бравады; он даже планировал освободить меня, организовав побег из крепости. Но от этого плана в последнюю минуту он вынужден был отказаться по настоянию моей матери, которая опасалась, что затея плохо кончится, и все еще надеялась мою свободу тем или иным способом купить.
Пьер Дарси, друг Альберта Тома[5], имел связи в кругах французских социалистов, благодаря чему и сумел добиться встречи Маргарит с Лениным. Она вынуждена была в мороз более двадцати часов топтаться по снегу перед Смольным, но в итоге была принята. Во время этой встречи, на которую она пошла в сопровождении Пьера Дарси, присутствовали Ленин и Троцкий. Несмотря на свою хрупкость и ужас, который она испытывала перед этими кровавыми диктаторами, Маргарит сумела мобилизовать все свое мужество и спокойно изложила множество аргументов, они должны были убедить собеседников в необходимости освободить человека, которого она любила. Будучи француженкой, она обещала увезти меня во Францию и удерживать вдали от России. Она много говорила о меценатстве семьи Терещенко, о той заботе, которой были окружены все рабочие и служащие, работавшие на семейных промышленных предприятиях. Михаил Терещенко никогда не выступал в роли эксплуататора простого народа, накопителя или угнетателя, уверяла Маргарит, но всегда чтил семейный девиз «Стремлением к общественным пользам».
Видя, однако, что все ее доводы не производят должного впечатления (Ленин сидел с каменным лицом, и было понятно, что он готов в любой момент прекратить аудиенцию), она решилась рискнуть и заявила, что при посредничестве посольства Франции готова отдать свой великолепный синий алмаз в обмен на свободу возлюбленного. К ее великому разочарованию, Ленин отказался. Он кричал, что рабоче-крестьянская революция не продается, что Михаил Терещенко как раз и олицетворяет собой все то, что хотят уничтожить большевики: мало того что как известный представитель крупной буржуазии он есть воплощение капитализма, патернализма, эксплуатации и чуждой классовой идеологии, но и как министр иностранных дел он препятствовал заключению сепаратного мира и прекращению войны, а потому является самым что ни на есть «мясником русского народа».
Маргарит вышла уничтоженная и решила, что уже ничто не помешает Ленину сделать себе подарок ко дню рождения, отняв жизнь ее возлюбленного. Она пребывала в страхе и изнеможении, не могла ни спать, ни забыться, ни надеяться еще на что-либо. Тогда она еще не знала, что было главной причиной столь резкого отказа Ленина. Ведь именно я, Михаил Терещенко, обнаружил тайные соглашения большевистского вождя с врагами России, собрал письменные документы, которые доказывали это предательство, а также был осведомлен обо всех денежных средствах, переведенных в пользу Ленина в качестве платы за его работу на Германию. Ленин не мог знать, что все эти доказательства на самом деле превратились в дым накануне штурма Зимнего дворца. Поэтому он сможет успокоиться только после того, как я буду казнен.
Троцкого же все эти проблемы Ленина не волновали, поэтому руки у него были развязаны. В тот же вечер Пьер Дарси получил секретное послание. Троцкий признавал, что ему срочно нужны деньги на создание «красной рабоче-крестьянской армии», а потому, не имея возможности официально освободить Терещенко, он предлагает помочь ему выйти из тюрьмы в обмен, конечно же, на уникальный камень.
Мелькнул слабый проблеск надежды, и Маргарит ожила. Она согласилась на эту сделку и, более того, потребовала освобождения и Николая Николаевича Кишкина, с которым я завязал в тюрьме дружественные отношения, которые хоть немного скрашивали тяготы заключения. Троцкий согласился. Маргарит вручила синий алмаз Пьеру Дарси. В тот же вечер оба узника были переведены в тюрьму «Кресты», откуда, вероятно, Троцкому было легче имитировать побег.
Вскоре пришел приказ об освобождении Николая Кишкина по всей форме. За мной же явились два кронштадтских матроса, набросили мне на плечи тяжелый матросский бушлат и вывезли на машине красноармейцев на Финляндский вокзал. Там меня посадили в пустой вагон для перевозки скота в составе, который должен был ночью отправиться через Петрозаводск в Мурманск. Основной железнодорожный путь Петроград–Хельсинки был перерезан, однако поезда ходили (снабжение войск все еще продолжалось), пробираясь через лабиринт путей на севере, которые часто оказывались заваленными огромными снежными сугробами. Мои провожатые в качестве багажа вручили мне мешок, в котором, похоже, были вещи, изъятые у меня при аресте и вместе со мной переправленные в «Кресты», и закрыли снаружи дверь пустого вагона. Счастливый уже от того, что не стою в эту минуту перед расстрельным взводом, я стал терпеливо ждать. Я тогда не знал, куда ведет этот путь: к свободе, на что намекали сопровождавшие меня красноармейцы, или к гибели…
