') Утревияя звѣзда, 1833, стр. 89—91.

36

у насъ нема зерна неправды за собою". „Міръ меня ловилъ, но не поймалъ". Это не значитъ, чтобы Г. С. Сковорода считалъ себя какимъ-нибудь анахоретомъ, вполнѣ отрѣшившимся отъ жизни и ея интересовъ. Онъ и не былъ, и не считалъ себя такимъ отшельникомъ, такимъ мертвымг членомъ общества. Наоборотъ и въ ученіи, и въ жизни онъ стремился къ живой общественной деятельности, понимая ее очень широко, вводя сюда и умственный прогрессъ, и нравственное усовершенствованіе. Онъ только не хотѣлъ быть рабомъ міра, или иначе, рабомъ господствовавшихъвънемъ мнѣній(съ его точки зрѣнія ложныхъ), закоренѣлыхъ и вредныхъ для общаго блага предразсудковъ. Онъ хотѣлъ неприкосновенно сохранить яркую индивидуальность своего ума и жизни, провести ихъ благополучно среди безчисленнаго множества подводныхъ камней и мелей, которыми преисполненъ былъ „міръ", и ввести въ тихую гавань и пристанище внутренняго душевнаго нашего храма Божія. И это ему вполнѣ удалось. Яркимъ пламенемъ горѣлъ этотъ свѣтиль-никъ истины и добра въ продолженіе нѣсколькихъ десятковъ лѣтъ, окружающей его тьмы суевѣрій, невѣжества, схоластики, лицемѣрія, ханжества. Приходилось ему держать нерѣдко фонарь для слѣпыхъ, быть звонаремъ для глухихъ; но это его не останавливало; его искреннее, откровенное слово раздавалось и въ послѣдніе годы жизни такъ же точно, какъ и въ началѣ его общественной дѣятельности; остались неизмѣнными даже вкусы и привычки, характеръ; онъ сохранилъ до конца дней своихъ простоту, добродушіе, любовь къ тихимъ назидательнымъ бесѣдамъ въ тѣсномъ пріятельскомъ кругу. Сюжетомъ этихъ бесѣдъ являлся все тотъ же основной вопросъ—господство духа надъ плотью. Уѣзжая отъ Ковалинскаго и обнимая его въ послѣдній разъ, собираясь переселиться въ новый міръ Вѣчности, онъ обратился къ нему съ слѣдующимъ послѣднимъ напомина-ніемъ: „можетъ быть, больше я уже не увижу тебя! Прости! Помни всегда, во всѣхъ приключеніяхъ твоихъ въ жизни то, что мы часто говорили: свѣтъ и тьма,глава и хвостъ, добро и зло, вѣчность и время" (1-е отд., стр. 38). И Ковалинскій оста-вилъ намъ краткую, но чрезвычайно мѣткую характеристику

37

своего учителя въ сочиненной имъ эпитафіи. Здѣсь каждое слово имѣетъ глубокій смыслъ и оправдывается всею совокупностью извѣстныхъ намъ документальныхъ данныхъ о Сковородѣ. Вотъ эта превосходная эпитафія, свидѣтельствующая не только объ огромномъ уваженіи, правильнее, благоговѣніи Ковалинскаго къ Сковородѣ, но и о необыкновенно тонкомъ пониманіи его личности и характера.

„Ревнитель истины, духовный богочтецъ, И словомъ, и умомъ, и жи.інію мудрецъ: Любитель простоты и отъ суетъ свободы, Безъ лести другъ прямой, доволенъ всѣмъ всегда, Достигь наверхъ наукч, познавши духъ прирпды, Достойный дія сердецъ примѣръ Сковорода".

„Ревнитель истины".

Да, это былъ постоянный искатель и смѣлый поборникъ правды, всю жизнь свою ловившій птицу—истину, видѣвшій въ этомъ смыслѣ своей жизни и чистый родникъ неизсякаемыхъ радостей бытія; это былъ правдолюбецъ, какъ въ ученіи, такъ и въ жизни не допускавшій и не знавшій никогда никакихъ компромиссовъ съ житейскими требованіями и правилами узко понятой морали. ,,Духовный богочтецъ"... Можно ли было короче и вмѣстѣ съ тѣмъ точнѣе выразить другую не менѣе характерную черту міросозерцанія Сковороды—его внутреннюю духовную религію, столь тѣсно связанную съ истинно фило-софскимъ стремленіемъ къ истинѣ? „И словомъ, и умомъ и жи-знію мудрецъ". Здѣсь ближайшимъ образомъ опредѣляется характеръ мудрости Сковороды и вмѣстѣ съ тѣмъ типичная особенность его какъ философа: слово у него не расходилась, а тѣсно сливалось съ мыслью, а жизнь вполнѣ соотвѣтствовала слову; онъ училъ такъ, какъ думалъ, и жилъ такъ, какъ училъ. „Любитель простоты и отъ суетъ свободы"... Болѣе всего онъ любилъ простоту въ жизни и ненавидилъ суету міра, который дѣлаетъ человѣка своимъ рабомъ; онъ стремился къ внутренней свободѣ и полной независимости духа, которая одна равно въ состояніи дать всякому человѣку счастіе. „Безъ лести другъ прямой"... Да, это былъ дѣйствительно не льстивый истинный другъ, цѣниншій дружбу, какъ одно изъ самыхъ высокихъ благъ

37

жизни; онъ предъявлялъ къ ней очень болыпія требованія, но и самъ въ полной мѣрѣ имъ удовлетворял дружба замѣняла ему бездомному страннику личныя привязанности—родныхъ, жену, дѣтей; неудивительно, поэтому, что въ нее онъ вклады-валъ всѣ силы своего горячаго, преданнаго, отврытаго, бьюща-гося любовью къ человѣчеству сердца. Сердечно любя и уважая своихъ друзей, онъ не только никогда не льстилъ ихъ сдабостямъ, а, наоборотъ, всегда отмѣчалъ таковыя и не скрывалъ передъ ними своихъ задушевныхъ убѣжденій, хотя бы они были имъ ненріятны и могли вызвать временное или даже и полное охлажденіе; къ этому влекла его искренность и прямота его натуры, не выносившей никакой фальши и сдѣлокъ. „До-воленъ всѣмъ всегда"... Это довольство собой было результатомъ душевнаго мира, идею котораго проповѣдывалъ Сковорода и который царилъ въ его собственномъ сердцѣ; онъ слилъ свою волю съ волей Божіей и вслѣдствіе этого достигъ оптимистиче-скаго, жизнерадостная настроенія, которое сопровождало его до самой смерти, съ которымъ онъ ушелъ и въ могилу, побѣ-дивъ въ себѣ страхъ этого неизбѣжнаго конца, бывшаго въ его глазахъ только давно желанною гаванью и иокоемъ. ,,Достигъ наверхъ наукъ, познавши духъ природы... Сковорода не былъ только начегчикомъ, какъ многіе изъ древне-русскихъ писателей; это былъ настоящій глубокомысленный ученый, достигшій научныхъ вершинъ, работавшій самостоятельно въ избранномъ имъ родѣ знаній и значительно подвинувшій рѣшеніе многихъ спеціальныхъ вопросовъ; вмѣстѣ съ тѣмъ это былъ широко образованный человѣкъ, воспитавшій свой умъ на классической литературѣ и философіи; природныя способности въ соединеніи съ духомъ научной пытливости и съ общимъ образованіемъ, которое онъ старался повернуть изъ его западно-европейскаго первоисточника, помогли ему создать цѣльное, свободное отъ противорѣчій міросозерцаніе, которое онъ проиодилъ всю свою жизнь. Его ученіе было посвящено висшимъ вопросамъ духа и касалось съ одной стороны человѣка, а съ другой природы, этого большаго міра, который, по его мнѣнію. состоялъ изъ безчислен-наго множества другихъ менынихъ міровъ. „Достойнѣй для

38

сердецъ примѣръ Сковорода'1... Жизнь Сковороды, стоявшая въ полномъ соотвѣтствіи съ учевіемъ, посвященная исключительно дѣятельной любви къ Богу и ближнему, является высокимъ образцомь, достойнымъ подражанія. Но особенно поучительна -его общественная работа надъ своимъ нравственнымь усовер-шенствовапіемъ; она дѣйствуетъ уже не на умъ, а на наше чувство; она не поражаетъ, не удивляетъ, а трогаеть насъ, заставляешь биться наше сердце горячимъ сочувствіемъ къ пылкому любвеобильному сердцу этого человѣка, котораго нѣкото-рые, однако, называли мизантропомъ и песси мистомъ!

Д. Вагалѣй.

Киевская старина 1895 №6

Украинскій философъ Григорій Саввичъ Сковорода1).

ГЛАВА 2-я.

Значѳніѳ Г. С. Сковороды.

Познакомивъ читателя съ міросозерцаніемъ и жизвью Сковороды, мы тѣмъ самимъ дали нѣкоторый матеріалъ и для суж-денія о значеніи его. Но это на столько важный и сложный вопросъ, что на немъ нужно остановиться подробнѣе, ему необходимо посвятить отдѣльную главу, тѣмъ болѣе, что въ изслѣ-довавіяхъ, касающихся его личности и ученія, объ этомъ мы находимъ только отрывочный и далеко не всегда обоснованныя замѣчанія. Да и едва ли возможно было раньше, когда большая часть его важнѣйшихъ трудовъ не была извѣстна ученому міру, сдѣлать оцѣнку ихъ литературнаго значенія; тогда можно было говорить только о непосредственномъ вліяніи его личности и оригинальнаго характера, да и то не съ такою полнотою и обстоятельностью, какія возможны теперь для насъ, благодаря но-вымъ біографическимъ матеріаламъ.

Но мы ясно представляемъ себѣ затрудненія, ожидающія насъ при рѣшеніи даннаго вопроса; мы прекрасно понимаемъ, вакъ легко вообще впасть въ крайности при оцѣнкѣ общественных и литературных дѣятелей стараго времени: размѣры всякихъ вліяній съ трудомъ вообще, по самому характеру своему, поддаются точному опредѣленію, а между тѣмъ мы должны дать