За Колкино-Иголкино
Помчусь в сосновый бор
И разведу костер.
И выверну карманы я,
И выброшу в костер
Все бренное, обманное —
Обрывки, клочья, сор.
И сам тут ринусь в пламень я.
Но смерти не хочу,
А попросту ногами я
Весь пепел растопчу.
269
Пусть вьется он и кружится,
Пока не сгинет с глаз.
Вот только 6 удосужиться
Собраться как-то раз.
270
Вот
Корабли
Прошли
Под парусами;
Пленяет нас
Их плавная краса,
Но мы с тобой прекрасно знаем сами
Что нет надежд на эти паруса.
Вот
Умер пар
И старым кочегарам
Дана отставка. И не дышишь ты
Чугунных топок беспощадным жаром
Где тлеют допотопные пласты.
Нет,
Мы не так препятствия тараним!
Заменены на наших кораблях
И пар
И парус
Внутренним сгораньем,
Чтоб кровь земли
Пылала в дизелях.
И что ни день,
То пламенней желанья
И по ночам усталость не бере-
Вот
Внутреннее мощное пылаиье,
Которое толкает нас вперед!
272
Ты видел ли, как в час отлива.
Великой жаждой обуян,
Свои же собственные волны
Заглатывает океан.
И кажется, исчезнет вовсе,
Не возвратится никогда
Катящаяся в час отлива
Неудержимая вода.
Что остается? Только лужи,
Все в водорослях по краям!
И замечал ли ты, блуждая
По скользкой гальке возле ям.
Что в них и панцири омаров
И лапы ржавых якорей.
Как затонувшие доспехи
Исчезнувших богатырей.
Но неизбежен час прилива.
Чтоб снова из бездонной мглы
Обрушились на плоский берег
Тяжеловесные валы.
18 Л Мартынов
273
О, солнце там на пенных гривах!
Не видишь разве? Вот оно,
Как будто бы на бурных нивах
Бушует зрелое зерно!
274
ПЕРВООТКРЫВАТЕЛЬ
Гидролог
Или не гидролог,
Ты не был глух и не был слеп,
И путь твой был суров и долог
В пустыне, где не зреет хлеб.
Она вставала из полыни,
Горько-соленая заря.
И знал ты: в глубине пустыни
Кипят подземные моря.
К земле ты нагибался часто,
Отыскивая неспроста
В пластах то отпечаток ласта,
А то и рыбьего хвоста.
Пусть были временем затерты
Едва заметные следы,
Но видел ты каналы, порты
И будущие сады.
Тебя считали фантазером,
Который вечно ходит вброд
По испарившимся озерам,
Все делая наоборот.
Но видел ты, как, воду пеня,
275
Идут к причалам корабли.
Нет, не терял ты представленья
и будущем
Своей земли!
276
МЕХОВЫЕ ЦВЕТЫ
Вешний снег
Оседает и тает,
Аромат его невыразим,
И медлительно отцветают
Меховые цветы наших зим.
Убирается
Зимняя обувь —
Эти боты, а где и унты,
И уходят во мглу гардеробов
Наших зим меховые цветы.
За стеблем
Появляется стебель
Летних, тоже не ложных, цветов
Там, где всякая дачная мебель.
Гамаки всевозможных сортов.
Но зефиры
В березовой роще
Напевают: затем и сквозим.
Что и вновь набираются мощи
Меховые цветы наших зим.
Будет снег,
Будет блеск острых зубок.
Будут где-то и шкур вороха —
Белый век синтетических шубок
Неподдельные ценит меха.
277
ХОР
На Маяковского я вышел
И в зал Чайковского вошел.
Там шел концерт...
Я хор услышал.
Все было очень хорошо.
Все это было так прекрасно,
Великолепно до того.
Что обозначивалось ясно
Все внутреннее существо
Всех этих девушек, поющих
О мире будто бы другом
И будто бы не сознающих,
Что делается кругом;
И этих юношей, стоящих
С гармониками в руках,
Как будто бы не в настоящих,
А в прошлых днях, в былых веках.
Традиций сладостное бремя,
Ты не отягощаешь нас!
Мы рождены в былое время,
Чтоб жить вот именно сейчас.
И атмосферою исканий
Наполнен каждый коридор...
278
От сдержанных рукоплесканий
Заколебался мощный хор.
Поплыли от рукоплесканий
За сарафаном сарафан.
Как будто были не из тканей,
А разноцветный целлофан...
А там, у входа в зал концертный,
Шагал вперед народ бессмертный
И слышалось звучанье хора,
Где счету нету голосам,
И, кажется, за дирижера
Там каждый был отчасти сам.
279
— Я? Только то, что говорю:
Я лабиринт воздвиг на Крите
Неблагодарному царю.
Но чтоб меня не заманили
В тот лабиринт, что строил сам,
Себе и сыну сделав крылья,
Я устремился к небесам!
Я говорю: нас было двое,
И вдруг остался я один:
На крыльях мальчика от зноя
Растаял воск. Упал мой сын.
Куда упал? Да вниз, конечно,
Где люди по своим делам,
Стремясь упорно и поспешно,
Шагали по чужим телам!
И ринулся я вслед за сыном.
Взывал к земле, взывал к воде,
Взывал к горам, взывал к долинам.
«Икар! — кричал я. — Где ты, где?»
И червь шипел в могильной яме,
И птицы пели мне с ветвей:
«Не шутит небо с сыновьями,
Оберегайте сыновей!»
И даже через хлопья пены
Неутихающих морей
О том же пели мне сирены:
«Оберегайте дочерей!»
282
И этот голос в вопль разросся,
И темный собеседник мой
Рванулся в небо и унесся
Куда-то прямо по прямой.
Ведь между двух соседних точек
Прямая — самый краткий путь,
Иначе слишком много кочек
Необходимо обогнуть.
И как ни ярок был прожектор,
Его я больше не видал:
Исчез крылатый архитектор —
Воздухоплаватель Дедал.
283
XXI ВЕК
Мы
С ним
Толкуем
Как с учеником.
Стремясь внушить одно, другое, третье,
Вооружая русским языком.
Пригодным для грядущего столетья,
Чтоб речь его пускай не целиком.
Но все-таки как наша зазвучала.
Когда войдет еще не стариком
В грядущий век, верней — в его начало.
И ты ему все ясно расскажи,
Чтоб всякие пустые междометья
Он не тащил с собой за рубежи,
В пределы
Двадцать первого столетья.
РАЙ
Пруд
Как изумруд,
Только берег крут.
Грот,
Но в этот грот
Замурован вход.
Так
У каждых врат
Множество преград
Но
Давным-давно
Все обойдено.
И толпа
Ребят
Проникает в сад.
Скачут
И орут,
Бухаются в пруд...
И напрасный труд
Ограждать стеной
Этот рай земной!
ИВА
Как сильно
Изменилась ива
За эти семь весенних дней!
Так все меняется, что живо.
Я знаю, что случилось с ней.
Так изменилась вся дубрава
За эти семь весенних дней:
Все стало ново, величаво —
От веточек и до корней.
Так все меняется, что живо:
Ручьи сливаются в поток.
Из пашни возникает нива.
И хлопок, в сущности цветок,
Приобретает силу взрыва.
И вот какою стала ива
За эти семь весенних дней,
За дни весеннего разлива,
Неощутимого для пней!
286
ДУБ
Когда с полей, пустых и голых,
Уйдут последние машины,
Последний колос подобрав,
Ты птиц озябших, но веселых,
Сгоняешь со своей вершины,
О дуб, великий князь дубрав.
Бушуешь ты, огромный, темный,
Под стынущими небесами,
И, как в ответ, несется крик,
Многоголосый, неуемный:
— Зима близка — мы знаем сами,
Нам не указывай, старик!
Но ты шумишь. В такую ярость
При виде юношеских, дерзких,
Восторгом искаженных лиц
Сановная приходит старость
В своих регальях камергерских —
В такую ярость без границ!
Поглотит птиц туман осенний,
Войдут крылатые их клинья
