Человек поет.
Он моторов гул перекрывает
И не устает,
И никто его не обрывает —
Пусть себе поет.
Он поет, и отвечает эхом
Каждая стена.
Замолчал и разразился смехом.
Вот тебе и на!
Он хохочет, петь большой любитель,
Тишине грозя.
Это ведь не громкоговоритель —
Выключить нельзя!
25<
ПЕРВОРОДСТВО
По мненью бедноты,
Мы — богачи:
У нас все сказки делаются былью,
И вообще что хочешь получи —
Нам вручены ключи от изобилья.
По мненью богачей,
Мы — беднота,
Чьи беды в Лету канули бесследно;
Им невдомек, что жизнь безбедна та,
Которую мы создали победно.
А мы
Не богачи, не бедняки!
Мы те, которых не бывало прежде.
И прошлогоднейшие ярлыки
Вы к нашей не пришпилите одежде.
Сказать точнее:
Есть у нас черты,
В которых ни малейшей капли сходства
С чертами богачей и бедноты...
Здесь речь идет о праве первородства!
♦
Хочется
Сосредоточиться
И припомнить,
Как за шагом шаг
Этот мир рождался,
Чтоб упрочиться
В первобытном хаосе,
И как
Приходилось в этом мире,
Созданном
Собственною кровью
И трудом,
Подыматься к звездам.
Скупо розданным
Прямо с неба,
В сумраке седом.
Совладать со всяческою нечистью.
Делать все,
Чтоб вновь не грянул бой,
Столковаться с целым человечеством
И остаться
Все ж
Самим собой!
256
♦
Запутывалось века,
Распутывать нам приходится.
Работа не так легка,
И нервничаешь, как водится,
И мучишься,
И упустить
Хоть что-нибудь опасаешься,
И учишься ощутить
Все, с чем ни соприкасаешься.
Не с тем, чтобы все извинить,
Всему подыскать оправдания,
А с тем, чтобы все изменить.
Умерить людские страдания.
Вверху
По своим кругам
Небесные носятся спутники,
А тут
По рукам и ногам
Запутанные распутники.
Беспутники всех статей...
Трудна,
Не дает отдохнуть она,
Работа такая:
Потей,
Распутывай чуть не с Распутина!
Л Мартынов 257
♦
Я знаю, чем была
Ты в нимбе старой славы,
Качая величаво
Свои колокола.
Уж ты не обессудь:
Я вовсе не поклонник
Рыдающих гармоник —
Совсем не в этом суть!
Была ты избяной,
Была ты деревянной,
Тележною и санной,
Лучинной и свечной.
Но были вместе с тем
Отели, скетинг-ринги
И всякие новинки,
Машинки всех систем.
Хоромы, терема —
Все это были ширмы,
За ними были фирмы,
Торговые дома.
258
Любил народ честной
Нехитрое веселье —
Цветные карусели
Вертелись на Страстной.
Месила ты кисель,
Но тресты и картели
Вертели, как хотели,
Всю эту карусель,
Чтоб ты в конце концов.
Усталая от пляса,
На пушечное мясо
Пошла, страна отцов.
Пошла-то ты пошла,
Да посшибала главы
Двуглавого орла...
...Я знаю, чем была
Ты в нимбе древней славы.
Качая величаво
Свои колокола.
259
Как все это случилось, в самом деле?
Двадцатый век, с чего он начался?
Мелели реки, и леса редели.
Но в сизые от дыма небеса
Аэропланы ухитрились взвиться,
И мгла не преградила им пути,
И на земле сумели объявиться
Те, кто решились этот мир спасти,
Чтоб снова плодородной и сырою
Измученная сделалась земля,
И сутью государственного строя
Не мнились бы ни штык и ни петля,
И двери тюрем полетели с петель
И чтоб искусство не было мертво...
А ты не только этому свидетель —
Свидетелями этого всего
Пусть остаются ветхие бойницы
И рыхлый камень вековечных стен, —
Ты не свидетель; гы, как говорится,
Виновник этих самых перемен!
Ведь все ж не вихрь весенний иль осенний
Бесповоротно пробудил умы!
Виновники великих потрясений
И их творцы не кто-нибудь, а мы!
260
СЕМНАДЦАТЫЙ ГОД
Хотя
Ничто
Былое
Не вернется —
Воспоминанья никуда не денутся.
И я умел смотреть на это солнце
Глазами беззаботного младенца.
Но это было не такое солнце,
А то, что, не желая закатиться.
Старается за вывески цепляться
И в бледные заглядывает лица.
Я видел это меркнущее солнце
Гостинодворца и охотнорядца.
И я увидел
Новое светило,
Которое из бездны небосвода
О собственном восходе возвестило
Скупцам, святошам, франтам, спекулянтам.
Когда январь Семнадцатого года
Вдруг изошел февральскою метелью,
Чтоб обернуться мартом с красным бантом
И отступить, и место дать апрелю,
И маю, и июню, и июлю.
261
И августу, когда не от прохлады,
А без пощады листья пламенели,
Чтоб сквозь сентябрь,
Сметая все преграды,
Пришел Октябрь в распахнутой шинели.
262
НОЯБРЬСКИЙ СНЕЖОК
Мерцает
В полете
Ноябрьский снежок,
О перевороте
Он память зажег,
О перевороте
В умах и сердцах...
Вы, дети,
Поете
О ваших отцах,
О той беспримерной
Страде боевой
На подступах к первой
Зиме буревой,
О тяжкой работе
Гранат и штыков,
О перевороте
На веки веков.
Кожурки картошки,
Печурочный дым.
Седые дорожки
Промчавшихся зим!
С ознобом по коже
Управился мех.
263
Но все же, но все же
Остался у всех
В крови и во плоти
Ноябрьский снежок.
Куда ни пойдете —
Он звезды зажег.
Куда ни придете —
Поведает он
О перевороте,
Который
Свершен.
264
♦
Еще
Боятся
Высоты:
Мол, с высоты легко сорваться
И ввысь уж лучше не соваться...
Еще
Боятся простоты:
Мол, попросту не столковаться.
Еще
Боятся
Наготы.
Хоть фиговые листы
Смешны, чтоб ими прикрываться.
Еще
Боятся
Красоты,
Боятся с ней соприкасаться:
Мол, очень трудно разобраться.
Как будто бы в глазах двоятся
Ее блестящие черты.
Отсюда — бденья и посты.
265
О ты,
Простак,
Пойми же ты:
Ты в рубище лженищеты
За крохами встаешь в хвосты,
Когда кругом твои богатства,
Твои сокровища таятся.
Твои труды.
Твои мечты.
266
♦
Рассказывай,
Люблю твои рассказы,
Как вышла ты, румяна от мороза,
Встречать Михаилу с рыбного обоза...
Рассказывай,
Как в детской за Немецкой
Играл мальчонка вроде арапчонка,
И как на ваньках ездили дворянки,
И как трамвай пришел на смену конке,
Как вырос «Яр», и как возникли банки,
И как померкли древние иконки...
Рассказывай про келью богомаза
И про гурьбу ребят из ВХУТЭМАСа.
А я гляжу:
Давно, быть может, в мячик
У глобуса играет на Болоте
Какой-то мальчик,
Или этот мальчик
Не в поезде, так прямо в самолете
Примчался, чтоб вскарабкаться превыше
Всех мудрецов с библиотечной крыши —
267
Бородачей, влияющих могуче...
И вообще
О всем ты знаешь лучше.
Чем этих зданий дымчатые кручи.
Чем над тобой пронесшиеся тучи.
Чем под тобою высохшие топи.
Чем о тебе воркующие птицы,
Чем даже моль.
Которая гнездится
В твоем музейном
Бархатном
Салопе!
268
КОСТЕР
Чего только не копится
В карманах пиджака
За целые века...
А лето,
Печь не топится...
Беда невелика.
И я за Перепелкино,
Туда, за Перепалкино,
За Елкино, за Палкино,
