Пришлось повернуть назад. Довольно скоро на моем пути опять стали попадаться редкие прохожие, я опять стал причастен к жизни людей, а не бутиков, и так, следуя за людьми, я вступил в темную, освещенную только всплесками фар несущихся автомобилей, часть проспекта Нефтяников. Первая вывеска на азербайджанском языке, еле тлевшая в темноте, привела меня к низкой полуподвальной норе, в которой размещался ночной магазинчик, где продавались пиво, вода, шоколад, какие-то печенья, орешки и прочая несъедобная еда международного производства.

Вторая вывеска, неприятно и нервно мигающая красными вспышками, скрывала за собой теплый пар, запах съестного и несколько столиков. За ними расположилось шесть или семь одетых в немодные кожаные куртки мужчин, которые, неторопливо разговаривая, пили пиво, курили и играли в карты. Мой приход несколько сбил их с размеренного ритма их занятий, они явно были здешними завсегдатаями и не ждали пришельцев со стороны. Но голод – не тетка, я увидел незанятый столик и устремился к нему. Меню на азербайджанском языке ничего мне не сообщило, поэтому, когда подошла хозяйка – довольно еще молодая, но сильно расплывшаяся женщина, по-свойски распоряжавшаяся среди своих посетителей в халате и черных колготках с дырками, – я обратился к ней по-русски:

– Добрый вечер.

– Добрый вечер, – отвечала она любезно, хотя чувство любопытства явно пересиливало в ней все остальные эмоции.

Несомненная удача: русский она, по крайней мере, понимала.

– Что-нибудь поужинать… Люля-кебаб, зелень, лаваш, чай…

– Люля-кебаб нет, шашлык… – произнесла она, не без труда подбирая забытые русские слова.

– Ну и отлично. Шашлык, огурцы-помидоры – есть?

– Ест.

– Зелень, чай, лимон…

Она записала что-то на бумажке и удалилась за портьеру, отделявшую зал от кухни.

Я же, не в силах более удерживать внутри то, что было пережито за этот день, достал тетрадь и, примостив ее на уголке стола, чтобы она не слишком бросалась в глаза, принялся записывать… Про аллею шахидов, про пир Хасан, про Эмиля, дворец ширваншахов, эти дома без огней…

Я очнулся, когда голос хозяйки над моей головой произнес:

– Вы пишете? – глаза ее выражали неподдельное изумление.

– Да, пишу.

– А зачем? – в ее глазах пылал огонь любопытства, когда она ставила передо мной тарелку с двумя палочками шашлыка.

– Я первый раз в Баку, много впечатлений, вот и записываю, – честно сказал я.

– А вы русский? – спросила она, не в силах оторвать от меня взгляд.

Я понял, что в этот момент не она одна смотрит на меня, и хотя в кафе по-прежнему стояла тишина, я чувствовал, что карты отброшены и главная игра происходит сейчас между нами.

– Конечно, русский.

– Из России?

– Из Москвы.

Эта короткая фраза решила дело: в глазах хозяйки отобразилась подлинная признательность, как будто, если бы я сказал, что приехал из Пскова или из Орла, я не удовлетворил бы ее ожиданий. Компания за моей спиной тоже зашевелилась с чувством несравненного облегчения, карты были заново перетасованы и вброшены в игру, хозяйка принесла с кухни недостающие блюда моего меню, но уходить не собиралась.

Она отодвинула дальний стул, стоявший в торце стола, поставила на него колено и поинтересовалась:

– Вкусно?

– Да, очень вкусно! – я был голоден как волк, шашлык был из хорошей баранины, и в моих словах не было ни капли притворства.

Не меняя интонации, она вдруг сообщила:

– А я – беженка из Карабаха. Все здесь – беженцы… Я собрала немного денег, чтобы открыть это кафе. Оно называется «Айгюн» – в честь моей дочери…

Мне показалось, что сидящие сзади слушают ее.

Так вот чем объяснялся странный, «немодный» стиль одежды этих немолодых мужчин! Они – беженцы. Скорее всего, даже не из городов, а из сел, обычные крестьяне, ставшие здесь, в Баку, дорожными рабочими или копателями канав… В этом пугающе-роскошном городе они обрели маленькое пристанище, вполне соответствующее их представлениям о сердечности и о комфорте… Немного пива, немного дешевой еды, разговоры с хозяйкой – что еще надо вчерашнему крестьянину, чтобы провести вечер?

Когда-то они работали на земле, любили свои дома, свои яблоневые сады, орехи, плоды труда своего, плоды вещественные, круглые, ароматные. Они любили то, что любят все крестьяне и что так трудно объяснить горожанину: запах навоза, слегка запревшей соломы, овчин, солярки и конского пота… Они не хотели никуда уезжать, не хотели обогащаться, война прогнала их из их рая. Карабах – значит по-азербайджански «Черный сад». Во время своих походов в Персию и Грузию именно в Карабахе любил проводить время в царских охотах Тимур Тамерлан. Черный сад. Утраченная родина… Что мы знаем об этом? Что мы знаем об этих людях, коротающих вечерок в плохонькой забегаловке, носящей нежное имя маленькой девочки Айгюн? Сюда ведь ни один бакинец не зайдет, тут сплошь черный народ, деревенщина, никто в городе их не любит, доброго слова о них не скажет. Да и я-то забрел сюда случайно…

– Сколько я должен? – спросил я, торопясь свернуть эту неожиданно-бурно окрашенную эмоциями трапезу.

– Четыре маната.

В три раза дешевле самого дешевого захода в турецкий fast food.

– Спасибо, – сказал я, отсчитывая пять.

– А завтра вы придете? – с чувством спросила хозяйка.

– Обязательно, – сказал я. – Только оставьте для меня кебаб.

– До свидания…

На улице был туман. Сырой холод сразу вцепился в горло и стал драть его, как проглоченная газета. Я добрел до Yaxt Club’a Первое, что я увидел в холле на журнальном столике, был туристический справочник: «Гобустан». Я забрал его в номер и перелистал: «Государственный историко-художественный заповедник…», включен в список международного наследия ЮНЕСКО…

…На территории Гобустана находят раковины-каури, которые водятся в Красном море, за две тысячи километров отсюда…

Любой специалист по древнему миру скажет вам, что мир этот был связан не менее отчетливыми связями, чем мир современный. Просто мы не понимаем мотивов, которые двигали древними миграциями и торговлей. Ракушки служили эквивалентом денег. А Гобустан? Это был какой-то мощный сакральный центр? Центр паломничества? Откуда мы знаем, что нет?

Перед сном вышел на балкон. Туман такой, что не то что города – моря под балконом не видно. Холодно. Если я заболею – это будет просто малодушие…

Не заболел. В десять мы с Азером уже пробивались в пробке из города на юг. Два-три поворота, трасса теплопровода над дорогой, откуда-то вклинившиеся в автомобильный поток тяжелые грузовики – и вот уже всякие понятия о городе утратили смысл: кварталы центра, который остался у нас позади, да и вообще любые дома выше пяти этажей – все исчезло и сменились хаосом маленьких частных домиков, рассыпавшихся вокруг, насколько хватало глаз. Разобраться в планировке этого немыслимого и невероятного по размерам пригорода можно было бы только с помощью космической фотосъемки. Участки лепились друг к другу, производя впечатление бесконечно делящихся клеток, которым неведома любая более сложная форма организации и движения, нежели скрупулезное заполнение горизонтали.

– Что это, Азер? – спросил я.

– А это современный Баку, – ответил он не без сарказма. – Когда люди спустились с гор, они построили себе свой город – вот этот. Раньше Баку был нормальной столицей с населением в два миллиона человек. А теперь здесь живет, наверно, полстраны 29. Никто этого точно не знает и не может знать. Это – дурдом…

– Знаешь, я видел вчера эти дома на набережной. Почему в них никто не живет?

– Откуда я знаю? Роскошные дома – но, наверно, квартиры в них слишком дороги…

– Не хватает богатых людей?

– Богатые люди есть, наш президент, в отличие от вашего, запретил вывозить капитал за границу. Сказал – делайте что хотите – но здесь. Но психология людей изменилась. Они не хотят жить в квартирах. Предпочитают индивидуальные дома. Есть целый квартал, я тебе как-нибудь покажу, называется Санта-Барбара…