Мы миновали последнюю пригородную развязку. Дорожная полиция, окатив нас свирепыми взглядами, тем не менее пропустила машину, продолжая «разбираться» с теми, кого остановила раньше.
– Или вот эти, – вдруг без всякого перехода сказал Азер. – Нас они пропустили, потому что знают машину. Но любого, кто едет за нами, они остановят и сдерут с него 20 манатов – нарушил он правила или нет. Так здесь все устроено! А попадешься ты им или нет – это рулетка… Главное у нас – быть начальником…
Под пологом серых туч блеснуло море.
Дорога шла теперь все время вдоль моря на юг.
Бесприютный морской берег весь был разворочен гусеницами бульдозеров: здесь недавно закончилась стройка. Несколько высоких домов, с темно-серыми, будто из прессованного шлака, стенами были выстроены в центре огромного жирного пятна, проступающего на поверхности земли. Понятно: застройщик купил дешевый участок на нефтяном болоте. Но кто же станет здесь жить? Запах нефти чувствовался даже из машины… Рядом на склоне холма неутомимо кивали своими верблюжьими головами старенькие нефтяные «качалки», а вдали, на металлических платформах в море, высилось несколько буровых установок посовременнее.
Андрей Платонов назвал Каспий «степным морем». Как-то в Казахстане на нетронутом человеком берегу мне удалось поймать этот образ, уместив в объектив фотоаппарата желтую дюну, несколько пучков выжженной до серебристого цвета травы, жесткий ком перекати-поля, белую кромку пляжа – весь жар, всю сухость пропеченной солнцем земли, удивительным образом контрастирующую с зеленоватой чашей моря и прохладой голубого неба… Вот будто и вправду брел по степи и вдруг за очередным увалом мне открылось не море суши, над которым парят лишь терпеливые орлы – а заключенное в чашу песка сверкающее, драгоценное, переливчато играющее искрами чудо воды…
Но здесь… Мы ехали по совершенно убитому берегу. Было ощущение, что людям тут никогда не приходило в голову, что морской берег может быть использован для неги, купания или отдыха… Свалки, кладбища, выгоревшие заросли камыша и опять – свалки кирпича, автомобильных покрышек, демонтированных металлических конструкций…
Я пораженно молчал.
Вдоль шоссе промелькнуло несколько неухоженных, непрочно еще вросших в землю, без единого деревца поселков, в которых без труда угадывались новостройки беженцев, бензозаправка, автомастерские «tokar-slesar», громадный, похожий на самолетный ангар, крытый рынок в пустой степи, ржавые рельсы, опять группа буровых в море и, наконец, Сангычалыкский нефтяной терминал: целый город громадных труб, сверкающих свежей жестью, обнесенный заборами, сторожевыми вышками и колючей проволокой. Отсюда начинается нефтепровод до берега Черного моря, до Батуми, где принимают нефть неутомимые танкеры. Отсюда путь нефти до продажи совсем короток. На этой трубе держится все благополучие республики: перелицованный фасад Баку, бутики дорогой одежды, роскошные пустые дома, пособия беженцев, обилие товаров в магазинах, потоки дорогих автомобилей на улицах, курс местной валюты, вес Азербайджана на международной арене…
Потом мы свернули с шоссе на боковую дорогу и минут через двадцать оказались… как бы это получше объяснить? Дорога заканчивалась парковочной площадкой. А сразу вслед за этой площадкой начиналась… девственная Земля. Как только ты сходил с асфальта, начиналась девственная Земля, полная запахов, ветра, журчащей весенней воды, низкого рваного неба, которое волокло свои тучи по спинам бесконечно встающих до самого горизонта горбатых холмов… Как будто всего того, о чем я только что рассказывал, вообще не было. Мы вышли, закрыли машину и сделали шаг за.
Слева от нас высился острый, похожий на длинный узкий зазубренный каменный нож, останец горы Джингирдаг. Зеленовато-серая глина, которая слагала его, включала в себя косо врезанные слои известняка, которые, неравномерно разрушаясь, образовывали навалы глыб у подножия. Прямо перед нами был покрытый крупными камнями холм, поросший по расселинам жестким кустарником с длинными острыми шипами. Его голые ветки казались железными. Перепрыгивая с камня на камень, я добрался до вершины холма и обозрел всю окрестность: за холмом, вихрясь водоворотами и волоча стебли сухой травы, несся сильный мутный поток. За рекой открывалась долина, на которой было еще два или три холма, заваленных камнями. Задник этой картины составляла наполовину разрушенная водой стена из желтого глинистого сланца, испещренная какими-то шрамами и потеками… Память просигналила, что где-то я уже видел все это: сыпучие склоны, зеленоватые глины, глины желтые, розовые… Ну, разумеется! В пятистах километрах отсюда, на другом берегу Каспия, в Казахстане, на Мангышлаке, у горы Шеркала: та же палитра шелудивых глин, те же испещренные медлительной работой воды толщи осадочных пород…
Я перепрыгнул с камня на камень и тут увидел изображения. Это была та самая группа горных козлов‐архаров, снятых когда-то фотографами, с которых и началась вся эта история. Никогда бы не сказал, что они сделали свой снимок в ста метрах от автомобильной площадки – настолько он выглядел загадочным, далеким от всего привычного… Я поглядел по сторонам: вот еще архары, свастика, женский символ – треугольник, обращенный вершиной вниз – целый иконостас символов. Бык, вернее, тур – с огромными, изогнутыми рогами. Чуть дальше – нападающий лев или леопард… Холм был невелик и поначалу казалось, что изображений на нем немного, но они отыскивались почти на каждом камне. Вечностью повеяло на меня. Это было потрясающе… Контуры, выбитые древним художником или магом, были абсолютно совершенны… Красная охра, втертая в камень двадцать пять тысяч лет назад, еще не выцвела…
Дальше, как всегда бывает в таких случаях, меня понесло, я достал фотоаппарат и просто ушел в камни. Сколько времени я пробыл в этом состоянии, не знаю. В самом конце, обходя вершину холма, я обнаружил и гвал-даш, «камень-бубен»: довольно большой, больше метра длиной, камень, установленный на трех маленьких, с детский кулачок, камешках-подпорках. Если постучать по нему другим камнем, он издает странный звук, похожий на слабый звон колокола. Звон литой бронзы.
Внезапная догадка: здесь, значит, сидел жрец, который и управлял всей церемонией…
А другие, принимавшие участие в ритуале, располагались вокруг, возле камней… Как место для архаических таинств холм выглядел убедительн.
Отношения людей с камнями непросты. Существует ряд обычаев у разных народов, охраняющих сакральность, «святость» камня. У одних женщины не имеют право подходить к священным камням. У других камни-останцы или отдельные скальные выходы почитаются как дети матери-Земли, которые еще связаны с ее телом и заинтересованы в получении пищи – крови и мяса жертвенных животных. Камни и скалы причудливой формы от начала времен были своеобразными культовыми центрами.
Азер, видя мое потрясение, не скрывая удовольствия, прохаживался меж камней, разглядывая петроглифы. Но он не знал, что пожар в моей груди запылал не на шутку.
– Слушай, – сказал я, когда мы наконец облазали весь бугор. – А теперь давай на тот берег.
– Зачем?
– Как «зачем»? Мы что, ехали сюда только для того, чтобы покрутиться в ста метрах от стоянки?
Азер промолчал и с грустью посмотрел на свои тонкие ботинки.
Судя по «причесанной», вытянутой в одном направлении сухой траве, долина еще неделю назад была целиком залита паводком, да и сейчас на той стороне было мокровато.
– Азик, пойдешь ве´рхом, по дороге, ничего с тобой не будет…
– Ладно, – сказал он. – Разберемся. Только прыгай ты первый.
Речка, которую предстояло перепрыгнуть, летом пересыхает так, что в ее русле не остается ни капли воды. В это трудно было поверить, потому что сейчас вода перла с такой силой, что то и дело вскипала пеной. Из глубины долины, из-под желтой стены, из изумительной, волшебной тишины, в которой уши человека, как уши зверя, слышат каждый дальний звук, долетали тихие всплески – так бывает, когда вода подмывает берег. Где-то сбоку, как водяная свистулька, пробулькнула и перелетела с места на место какая-то птичка. Ей отозвалась другая… Я выбрал островок посреди потока, прыгнул на него и вторым прыжком перескочил на тот берег. Не знаю, как прыгал Азер, но когда я выбрался, он уже стоял рядом.
