Внезапно побледнев, Ольга вскочила с кровати, как будто муж сам явился, чтобы бросить ей в лицо обвинение. В панике она не могла слушать дальше. Стараясь взять себя в руки, Ольга выключила приемник и, прижавшись лбом к холодному оконному стеклу, замерла, глядя в парк.
Значит, он все-таки вычислил ее, понял, что она действовала с холодным расчетом, не оставляя ему ни малейшей лазейки. Да, Ольга не ожидала такой быстрой реакции и теперь боялась, что Луи станет энергично защищаться, требовать, чтобы занялись ее поисками, сам станет направлять их в нужное русло, стремясь напасть на ее след.
Ведь был же еще тот человечек, похожий на азиата. Луи его нанял, чтобы следить за ней, Ольгой. С тех пор как она от него отвязалась, он, вроде, больше не показывался, но кто знает, может быть, он просто стал вести себя осторожнее? Сыщики, они ведь такие хитрые, все знают наперед. Это обычно вышедшие в отставку опытные агенты уголовной полиции, у них всегда есть связи с бывшими коллегами… Ольга как-то не предусмотрела этого.
Неважно, что ее могут найти и посадить, главное, чтобы Луи не вышел на свободу и не доказал свою невиновность, пока она будет томиться в тюрьме. Ольга вся затряслась при мысли о том, что здесь вот-вот могут появиться полицейские и грубо потащить ее в участок. Как тогда быть с пластической операцией? Мало того, что она будет еще большей уродиной, чем прежде, но к тому же придется испытать и всяческие унижения.
Безумно злясь, она слушала последующие выпуски новостей и узнавала, что Луи признал, как 28-го после телефонного разговора со своим поверенным мэтром Сардо в состоянии крайнего раздражения приехал домой, собираясь потребовать от жены объяснений. Однако ее на вилле не оказалось. Несколько часов он в бешенстве прождал, а затем, сообразив, что жена не приедет ночевать, очень обрадовался. Он ждал всю субботу и только в воскресенье поехал к комиссару, да и то, по словам Луи, лишь чтобы заявить о том, что жена оставила супружеский дом.
Луи еще добавил, и это заявление могло обернуться против него на процессе, что если бы застал жену дома, то мог бы нанести ей оскорбление действием, так он был разъярен.
— Справедливо предположить, а не произошло ли это на самом деле? — вопрошал комментатор.
Следующий день прошел спокойнее. Газеты и радио все еще распинались по поводу дела Прадье. Ольга узнала, что муж был хорошо известен в Париже, он часто присутствовал на коктейлях, вернисажах и многих других светских увеселениях.
Она попросила принести ей несколько модных еженедельников, но долго читать не смогла, — так перевраны, видоизменены в них были все факты. Ее саму представляли какой-то святой, чуть ли не мученицей, а мужа — этаким бесстыдным искателем приключений, ведущим красивую, преимущественно ночную жизнь, участником парижских дебошей.
Нет, эти эмоции Ольге были не по душе, ей вовсе не нравилось, как бьют лежачего. К тому же в статьях бульварных сплетников не было никакой дополнительной информации о следствии.
Гораздо больше интереса у нее вызвала короткая, но содержательная статья в другом, серьезном журнале, где знаменитый автор криминальной хроники задавался вопросом, почему параллельно со следствием по убийству не провели розыски госпожи Прадье, не попытались доказать, что она ушла из дома по собственной воле. В подтверждение журналист выдвигал некоторые немаловажные факты. «Например, — писал он, — с начала года госпожа Прадье ежедневно выходила из дома во второй половине дня и, по всей вероятности, ездила в Париж. По какой причине изменился образ жизни женщины, которую все считали затворницей?»
Журналист считал, что не все еще выяснено относительно машины. «Госпожа Прадье, — писал он далее, — была вполне в состоянии сама отремонтировать свою машину, не обращаясь за помощью к мужу, и даже вопреки его воле. Она располагала деньгами и могла сама поехать в гараж, как раньше неоднократно и делала». Хроникер не понимал, как это машина, несколько недель простоявшая без ремонта, могла вдруг взять и поехать.
И наконец, он вновь возвращался к вопросу, заданному слушательницей «Европы-1» относительно котла отопления. В полиции, видимо, принимали Луи Прадье за круглого идиота, если полагали, что он не принял бы никаких мер, чтобы заставить поверить в бегство жены. А ведь кроме каких-то кусочков ткани, костей, что еще нашли в топке? Ничего. А в доме? Ни единого следа крови. Следователи считали, что Прадье разрубил труп в ванне, затем пустил воду и смыл всю кровь. Но не нашли ни топора, ни капли крови. Или труп госпожи Прадье целиком засунули в топку? Да ведь это невозможно!
Нечего сказать, статья вызывала опасения, но Ольга решила, что судьи и полицейские не обратят на нее особого внимания на данном этапе следствия: в полдень по радио сообщили, что взятая на анализ сажа из дымохода содержала избыточное количество животного жира. Вся труба дымохода и входное отверстие были покрыты толстым слоем жира.
Видимо, это открытие сыграло решающую роль, так как уже вечером стало известно, что Луи Прадье предъявлено официальное обвинение в убийстве. Бизнесмен попытался протестовать, доказывал свою невиновность, утверждая, что у жены с некоторых пор появилась привычка сжигать всякий мусор, и когда он по вечерам приходил домой, по всей вилле ощущался ужасный запах.
Когда выяснилось, что Луи продолжает бороться и хочет себя обелить, Прадье обозвали отвратительным циником. Это был пик напряжения. Впервые о деле заговорили и в клинике. Медсестра как-то сказала Ольге:
— Надо же, какое хладнокровие! Говорить такие вещи! Я, конечно, не знала этого типа, но, наверное, своей бедной жене он устраивал кошмарную жизнь.
Ольга взглянула на нее исподлобья.
— Кто знает? — шепнула она.
— А вообще интересно, — снова начала сестра, — может, этот Прадье не одну ее убил. Посмотрите, так быстро все не кончится. Вот только странно, что нигде не печатают фотографии убитой. Я где-то читала, что их так и не нашли.
— Любопытно! — сказала Ольга. — А что говорит Прадье?
— Не знаю. За него нечего беспокоиться, такой всегда найдет объяснение. Прямо чудовище!
Это слово Ольге не понравилось.
— Вы что, его ненавидите? Как можно верить всему, о чем пишут в газетах?
— Да я и не верю, вот только он очень напоминает мне отца. Тот тоже издевался над мамой. Она, бедняжка, даже умерла от горя. Никогда ему этого не прощу!
На следующий день с носа сняли повязки, и Ольга очень радовалась, увидев, что он в точности такой, как она хотела. И швов почти не было видно.
— Ну как? — спросил доктор Жерар, поднеся ей зеркало. — Нравится?
— Изумительно, — прошептала она. — Я стала совсем другая.
И тихонько заплакала. Доктор Жерар растрогался и по-отечески пожурил:
— Ну-ну! Если будете плакать, ваш новый носик ужасно покраснеет, и вы станете совсем некрасивой.
Ольга нервно рассмеялась. Ей хотелось без конца любоваться своим лицом, и доктор Жерар велел принести ей трельяж, чтобы она могла видеть себя в профиль.
— Смотрите, — сказал он, — вы стали похожи на актрису Мартину Кароль.
— Ну что вы, доктор!
Но Ольга и сама была очарована. И светлые волосы так шли к изменившемуся лицу!
— Надо следить за собой и еще долго продолжать лечение, — сказал хирург, — если бы вы выписались сейчас, то от сухого льда, который мы вам прикладывали, нос стал бы фиолетовым, и белым проступили бы швы. Чтобы этого не произошло, надо запастись терпением. А иначе могут появиться острые боли.
Затем он пошутил:
— Через три месяца выйдете замуж. А через год уже родите малыша. Учтите, я хочу быть его крестным отцом.
В ответ Ольга только блаженно улыбалась. Дело об убийстве, муж, вся ее прошлая жизнь сразу отошли на второй план. Это было второе рождение, и Ольга, вернувшись к себе в палату, напрочь забыла о газетах и приемнике. Устроившись у зеркала в ванной, она стала делать себе разные прически, изучать свое лицо. Жаль только, что ей категорически запретили косметику, с макияжем эффект был бы потрясающий. Теперь никто не смог бы опознать в Эдит Рюнель серенькую, некрасивую Ольгу Прадье.
