— А вам случается чувствовать одиночество?

Эдит подумала об Ольге, являвшейся всякий раз, когда она оставалась одна.

— Иногда.

— Грустно бывает тогда?

Она кивнула головой.

— А почему вы спрашиваете?

— Догадался. Когда грустно, нужно опьянение, веселье и беззаботность.

— Как вы узнали?

— Очень просто. Вас здесь никто не видел? Никогда?

— Да, верно. Никогда.

Она никогда никого к себе не допускала. Даже женщину. Особенно женщину, ведь женщина могла бы догадаться, найти следы Ольги Прадье. Потому что этот живой призрак оставлял следы. Ольга Прадье именно так ставила цветы в вазу, Ольга по-своему развешивала картины и расставляла безделушки. Напрасно Эдит старалась покупать необычные и даже странные вещи, Ольгин вкус все равно, следуя своей незыблемой логике, размещал их в особом порядке.

Ей вдруг стало страшно. Пьер Морга был умен, первый умный мужчина, которого она встретила, будучи Эдит Рюнель. Пожалуй, он способен когда-нибудь открыть правду.

— Я что-то устала, — сказала она, в панике ища повода выпроводить его.

— Да-да, вижу, — сказал он, поднимаясь. — Жалеете о пропавшем вечере?

— Нет.

Но уход Пьера пугал ее еще больше, чем его проницательность. В тот вечер Ольга могла взять верх, а она этого не хотела.

— Не уходите.

Улыбаясь, он обнял ее.

Начались необычные дни. Эдит познала совершенное счастье, такое, какого всегда желала, какое представляла в самых бредовых мечтах. Пьер был настоящим мужчиной, любовником и прекрасным другом.

Но он безжалостно выслеживал Ольгу, и она знала, что настанет день, когда в своей любовнице он обнаружит ее затаившийся, жалкий, гадкий призрак.

Ольга восставала против Пьера, считала, что долго такое счастье продолжаться не может, что идеальной любви не бывает и что этот человек наверняка гонялся за чем-то другим, например, за ее хоть и небольшим состоянием. А может быть, он просто обычный шантажист, и в один прекрасный день покажет свое истинное лицо, воспользуется состоянием эйфории, в котором она жила. Эдит так хотела вырвать из себя Ольгу, чтобы убить ее на этот раз по-настоящему.

Постоянная борьба измучила Эдит, и ее подруга, хозяйка книжного магазина, с сочувствием поглядывала на нее.

— У вас утомленный вид, — сказала она как-то раз. — А ведь Пьер такой чудный мальчик, вы должны быть очень счастливы!

— Я и счастлива, — ответила она.

— Говорят, вы скоро поженитесь.

Эта фраза немного ее напугала, и она стала осторожно, как ей казалось, расспрашивать Пьера.

— Когда ты хочешь?

Он казался бесшабашным.

— Да я об этом и не думала!

— Как бы не так! — засмеялся он, привлекая ее к себе и сажая на колени. — Моя противная мещаночка, наверное, частенько об этом подумывает, а?

— Ты ошибаешься, — прошептала она. — Я не противная мещаночка, и я слышать не хочу о женитьбе.

— Ну так не будем больше об этом говорить, но вообще-то я в полном твоем распоряжении.

Пьер Морга руководил в Ницце рекламным агентством и иногда не приезжал по нескольку дней. Ей тогда становилось так плохо, что он даже начинал тревожиться.

— Такое впечатление, что у тебя отвратительный ревнивый муж, — заметил он как-то вечером, — и когда меня нет рядом, он принимается мучить тебя и терзать.

Она засмеялась, но так неестественно, что вдруг умолкла и заплакала.

— Я тебя обидел?

— Нет, просто я больше не могу.

— Да что с тобой?

В тот вечер она чуть было не выдала ему Ольгу, взбесившуюся, как чертовка, которую вот-вот распнут. Ужасное было чувство.

— Пойду лягу спать.

Но и сон не приносил облегчения, она боялась выдать себя в ночном кошмаре. В ту ночь Пьер нежно ее баюкал, обнимал, пока не подействовало снотворное.

— Я просто ненормальная, — сказала она утром.

— Скажи, что ты от меня скрываешь?

— Ничего. Поверь.

— Постарайся сегодня отдохнуть. Я заскочу в Ниццу и вернусь пораньше.

Вопреки опасениям Эдит, Ольга держалась паинькой, поутихла после вчерашнего буйства, когда ее чуть было не разоблачили. К Эдит вернулся вкус к жизни, аппетит, она тщательно подкрасилась, ожидая возвращения Пьера.

Он приехал вовремя, и она от радости вначале даже не заметила, что у него какой-то странный вид. Пьер налил себе виски и, как обычно, устроился в своем любимом кресле.

— Как прошел день?

— Ничего. Встретил сегодня Людона. Знаешь его?

— Нет. А что, я должна его знать?

Он отпил виски, пожал плечами.

— Должна бы. Этот тип, он представитель крупной продуктовой фирмы. Рассказывал мне о тебе.

Ольга сделалась совсем крошечной, словно собиралась навсегда исчезнуть из памяти Эдит.

— Обо мне?

— Ну вообще, об Эдит Рюнель. Он в детстве жил с ней в одном доме. Здесь, в Ницце.

— Это не я.

— Конечно, не ты, ведь эта его Эдит Рюнель-вторая несколько лет назад постриглась в монахини.

Говоря это, он глядел на нее пристально и спокойно, а она почувствовала, как почва уходит из-под ног.

Стараясь справиться с внезапно нахлынувшей слабостью, она подошла к стене, прислонилась к ней. И улыбалась, а Пьер все молча смотрел. Она испугалась, как бы улыбка не вышла похожей на жуткую гримасу.

— В монахини! — наконец с нечеловеческим усилием прошептала она. — Я никогда не была в монастыре.

— Я так и сказал этому Людону. Но он, кажется, не очень поверил.

Пьер помолчал немного.

— Даже огорчился. Да и я тоже.

Она глядела на него округлившимися глазами.

— Огорчился из-за того, что я не сбежала из монастыря? Это что, укрепило бы наши отношения? Конечно, раньше всякие развратники не брезговали монашками…

— Дело не в том, — сухо ответил он. — Ты и сама прекрасно знаешь.

Ей наконец удалось взять себя в руки. Надо было бороться, а Ольга, казалось, уже на грани истерики.

— В чем же дело?

— Просто это могло бы объяснить некоторые вещи. Твою таинственность, прошлое, о котором ты никогда не рассказываешь. Пять лет назад приехала в Сан-Рафаэль, но так никто и не знает, откуда ты, кем была раньше. Я не хотел приставать с расспросами… Не хотел надоедать… Я уважал твое инкогнито, если можно так выразиться… А когда этот болван Людон сказал, что пятнадцать лет назад некая Эдит Рюнель ушла в монастырь, я думал, что все понял, и решил честно с тобой поговорить.

Снова задребезжал ее смех.

— А теперь жалеешь, — выдохнула Эдит.

— Конечно! Все бы объяснилось, и тебе бы стало легче. Я даже радовался, когда ехал сюда. Думал, все прояснится, и мы спокойно сможем думать о будущем.

— Странно, — сказала она. — Ты бы взял меня такой, как есть? Без серьезных причин монастырь не покидают, к тому же потом я вела довольно фривольную жизнь, очень далекую от того, чему меня могли долгие годы учить в монастыре.

— Может быть, ты хотела забыться, отринуть от себя все это, окончательно порвать с монастырскими правилами.

Она подошла к нему, надеясь, что он наконец ее обнимет и все кончится.

— Милый мой бедняжка. Я просто в отчаянии.

— Эдит… Кто ты? Иногда мне кажется, что ты долгое время жила отшельницей, и теперь никак не можешь адаптироваться. Я даже думал, что ты сидела в тюрьме…

Ольга вздрогнула.

— В тюрьме?

— Что ты так испугалась?

— А может быть, я иногда завидую заключенным, — медленно протянула она. — Нет, в тюрьме я не была.

— Или тебя держали взаперти? В плену? Тогда кто? Кто отнял у тебя свободу?

«Я сама!» — хотелось ей ответить. Или, точнее, Ольга Прадье, обкорнавшая ее жизнь, сделавшая ее гнусной, отвратительной. Ольга Прадье никогда не осмеливалась соприкоснуться с обществом, в котором вращался ее муж и тем самым обрекла себя на добровольное заточение. Ольга Прадье совсем не развивалась, она так и осталась обиженной мещаночкой, жестоко за себя отомстившей.

— Давай больше не будем об этом, — попросила Эдит.