— Да никак. Никогда и не открывала на звонки. Иногда я, как увижу, что это мальчишка какой-нибудь пришел марки продать или просить подаяния для стариков, то и говорю ей: «Может, открыть, это ведь ребенок», — а она ни в какую.

Ольга покраснела, словно бывшая служанка напрямую обращалась к ней, вдруг каким-то чудом догадавшись, что она и была той самой женщиной.

— Тоскливо у них было в доме, она терпеть не могла ни радио, ни телевизора, по вечерам никуда не ходила. Хозяин предлагал взять ее с собой, но она все отказывалась.

— Были ли вы удивлены, узнав, что вашего бывшего хозяина обвиняют в убийстве жены.

Госпожа Мелуа повернула к адвокату свое тощее лицо.

— Не особенно. Я сразу поняла почему; они не подходили друг другу.

Свидетельница вышла, а Ольга проводила ее удивленным взглядом. Неожиданные показания. Она даже почувствовала укол до сих пор дремавшей совести.

— Госпожа Андро.

Ольга вздрогнула, а сосед, завсегдатай процессов, хитро подмигнул ей.

— Хочет вывести ее на чистую воду. Хитрец этот Гарсия! Разрушает образ святой.

Элегантная брюнетка, входившая в зал, была ее лучшей подругой до тех самых пор, пока Ольга не стала ее подозревать в связи с Луи.

— Госпожа Андро, — кинулся в бой Гарсия, — вы были большим другом пропавшей. В последние годы вы не виделись, но я хотел бы, чтобы вы объяснили господам присяжным, каким человеком была Ольга Прадье.

Жанина (Ольга не могла назвать ее иначе) сосредоточилась и начала:

— Во-первых, мне с трудом удается поверить в ее страшную кончину. Наверное, так оно и есть, раз Луи Прадье признался, но все-таки поверить нелегко.

Это заявление вызвало в зале такое оживление, что председатель был вынужден строго призвать к порядку, а прокурор, с презрительной улыбкой на губах, лениво поднялся с места.

— Мне что-то непонятно, какую цель преследует защита. А может быть, наоборот, цель-то как раз явная? Жертву убийства хотят облить грязью любой ценой.

— Позволю себе заметить моему уважаемому собрату, что госпожу Андро никак нельзя заподозрить в желании облить грязью кого бы то ни было, поскольку она сама по своей воле взялась следить за тем, чтобы останки ее подруги были достойным образом погребены.

Услышав это, Ольга была поражена. Так, значит, у нее будет могила? И место на кладбище?

Прокурор со злой усмешкой сел на свое место. Нет, решительно сегодня удача изменила ему.

— Ольга Прадье, — сказала Жанина Андро, — была такая скрытная, ревнивая, вечно всем недовольная. Когда выяснилось, что она исчезла, я подумала, что она, наверное, сбежала и никто никогда ее не найдет!

Жанина обернулась к Луи Прадье, а он опустил глаза под взглядом этой женщины, которой, казалось, была известна вся правда.

— Ее убили, но я совершенно уверена в том, что не ее избрали жертвой, а, наоборот, она сама сделала все для того, чтобы толкнуть мужа на этот роковой шаг.

Председателю суда снова пришлось наводить тишину:

— У меня нет особых причин защищать Луи Прадье. Он был мужем моей лучшей подруги, не более. Ольга не захотела дружить со мной, потому что считала, будто бы ее муж за мной ухаживает… С тех пор я у них больше не бывала. Но я прекрасно помню, что за жизнь была у этой пары, их постоянные раздоры. Моя подруга — а она все еще остается моей подругой — так и не смогла понять своего мужа, а он раздражался от того, что она замыкалась в себе и особенно от того, что с ним обращались пренебрежительно. Потом я узнала, что она устраивала ему отвратительные сцены, обвиняла в изменах, а затем, чуть успокоившись, могла целыми неделями его не замечать. В общем, Ольга была просто несносна. Я даже думала, что она получает если не удовольствие, то, по крайней мере, какое-то удовлетворение, сознавая себя несчастной. Она не часто жаловалась, но иногда в одном-единственном слове, во вздохе или взгляде таится море страданий. Я знала ее еще до замужества. У меня здесь есть даже…

Жанина открыла сумку.

— У меня здесь письмо, написанное ею, еще когда она была молоденькой девушкой. Она пишет, что отец в ярости отвел ее к врачу, а тот нашел у нее манию преследования. В письме она смеется над этим диагнозом. Это, конечно, всего лишь письмо, но я готова, если нужно, передать его в руки правосудия.

Секретарь суда подошел, взял письмо и положил его перед председателем.

— Надо было бы провести экспертизу почерка, — ядовитно заметил прокурор.

— Не нужно, — сказал Гарсия. — Мы не настаиваем, чтобы его приложили к делу. Но здесь не найдется никого, кто бы усомнился в том, что письмо подлинное.

В зале засмеялись.

Ольга даже не заметила, когда Жанина вышла из зала заседаний. Она смотрела куда-то вдаль, поверх голов председателя суда и присяжных. Порой во время допроса некоторые жестокие слова задерживались в ее сознании, но тут же исчезали в забытьи, куда канули и пламенные речи мэтра Гарсии.

— Долго они не задержатся, — сказал сосед.

Она увидела, что места присяжных и судей опустели. Пуст был и стул обвиняемого.

— Больше десяти не дадут, — услышала она. — Эта Андро не растерялась.

Ольга чуть не заплакала. Сейчас никак нельзя было выйти, но ей хотелось скорее уехать в Сан-Рафаэль, забыть все это, вычеркнуть из своей памяти Ольгу Прадье.

— Вон они идут, — вставая, сказал сосед.

Она с трудом поднялась. Ноги были как ватные. Как во сне слушала она вопросы председателя, потом вдруг наступила тишина, и люди начали расходиться.

— Я ничего не слышала, — сказала она соседу.

— Не удивительно, — ответил тот, — вы как будто спите на ходу. В первый раз бывает утомительно. А вот я уже привык. Знаете, я был прав, он получил только десять лет.

На суде Ольга простудилась и целых два дня сидела в гостинице. Читала газеты, как тогда, в клинике доктора Жерара. Везде, конечно, писали о процессе Прадье и задавались вопросами о странной личности его жены. Противоречивые показания свидетелей буквально ошарашили журналистов, и никто не упускал случая посудачить о поведении обвиняемого и о самом приговоре.

Ольга порой со злостью отбрасывала газету, найдя там показания госпожи Мелуа или госпожи Андро. Рассказали ли эти женщины о ней правду или же нарочно сгустили краски?

Дважды она подходила к зеркалу в ванной и все всматривалась, пытаясь найти в своем новом лице какой-нибудь намек на эту самую Ольгу, суд над которой прошел два дня назад. Но ничего такого не было видно. Правильные черты лица полностью скрывали душу. Ольга даже вздрогнула. От госпожи Прадье ничего не осталось, ни плохого, ни хорошего.

— Я действительно умерла! — подумала она.

И в этом безликом гостиничном номере она почувствовала бесконечное одиночество и грусть. Второе рождение не освобождало совесть от смертных грехов, а память — от воспоминаний. Это было даже хуже, чем сразу после пластической операции.

«Если я здесь останусь, — подумала она, — то сойду с ума или покончу жизнь самоубийством».

И, хотя была еще очень слаба, заказала билет на ночной поезд, вышла из гостиницы за несколько минут до отхода и, оказавшись в купе, сразу же крепко уснула. А проснувшись, почувствовала себя гораздо лучше. Теплый вечер в Ницце помогал забыть обо всех невзгодах. Она с радостью вернулась в магазин, к своим привычкам и знакомым.

Все пять лет Ольга старалась стать Эдит Рюнель. Это оказалось нелегко, непрестанно вести изнуряющую борьбу. Пришлось ограничить и свою собственную память, забыть обо всем, что было до ее исчезновения.

Она все чаще ездила развлекаться и даже пережила несколько приключений. В первый раз пришлось потратить немало усилий, чтобы убедить Ольгу Прадье лечь в постель с мужчиной.

Для этой своей первой попытки она выбрала настоящего дон Жуана. Все называли его Джек, и летом он только тем и занимался, что покорял женщин. Она заставила его недельку повздыхать, чтобы заодно и самой избавиться от сомнений, а уступила лишь тогда, когда он уже начал проявлять признаки усталости.