— Спорить не буду, однако интересно мне как благородные мужи живут здесь. Слыхивал, будто много вольности иноземцам ваш властитель дозволяет?

— Давно это было, да и не при нынешнем государе, — нехотя ответил Еремей, а затем шумно хлебнул наваристой похлебки.

Не отстали от него и собеседники, все же как ты не разглагольствуй, но организм услади сытной и здоровой пищей, тогда и в голове и сердце покой появится.

— Ну а сейчас стало быть все иначе? — не унимался Сулим, спрашивая проводника ожидая новое блюдо.

Игнатьев мученически вздохнул и приготовился рассказывать более обстоятельно, привык за то время что ведет осман к тому, что их главный парень дотошный, много знающий, и просто невообразимо много спрашивающий.

— Как и во всех странах у нас есть потомственные дворяне, их дети кои и они в дворянском достоинстве рождаются, вот только самыми низовыми — детьми дворянскими. Ну ежели докажут сметливость и живость своей крови, то на четырнадцать лет имеют право получить подтверждение статуса родителей, правда вместе с признанием каждый из новых дворян обязуется поступить на службу Отечеству сроком не менее пятнадцати лет для военной и двадцати пяти для статской.

— Так то благородная кровь — ей сам Аллах благоволит, — понимающе кивнул Сулим, но на это Еремей лишь махнул рукой.

— И простой человек может дворянином стать — шанс есть у каждого, коли желание великое имеешь. Нужно стараться и учиться, путь для себя выбрать: воевать за Русь-матушку на поле брани али растить ее мощь в статских делах. Каждому дается шанс, правда не каждый его использует. Хотя военный путь более короткий, хотя и куда опаснее статского. Но это правильно — жизнь за Отчизну каждый день на войне сложить можешь, а вот на статской разве что от татей или завистников, но тут уж как человек себя покажет, да и государь людишек своих бережет — пакость из городов давно на дороги отправил. Вон на выезде из Воронежа уже почитай с полсотни верст Царевой Дороги лежит, камень к камню, ни зима, ни осень с весной ей вреда не несут, хотя труда великого требует, без государева пригляда подобное точно не свершить.

— Уважаемый Еремей, судя по твоим словам, ваш император — настоящий светоч мудрости! Неужели все дела за какие он берется непременно исполняются споро и хорошо?

— Всякое бывает, — уклончиво ответил проводник. — Однако ж результат виден. Был бы ты, уважаемый Сулим здесь с десяток лет назад — тогда бы мог сам в этом убедиться, ну а пока видишь только итог многолетних трудов, да и то не весь. Строг государь, но и милостив.

Тут уже не сдержался Ахмет, огладил черную — волосок к волоску, бородку и едва ли не плюясь желчью заметил:

— Преданных соратников и наш солнцеликий султан, да будут его лета долгими, возводит на важные должности. Вот только кроме них он и торговле заботится — всяк знает, что открыть факторию в Великой Порте дело важное и простое, а главное прибыльное!

На эти слова Еремей Игнатьев прежде чем отвечать спрятал улыбку за добрым глотком сбитня. Негоже показывать человеку истово во что-то верящего в его невежество, если оно не затрагивает тебя напрямую. Пара секунд и добродушное лицо проводника вновь приняло умиротворенно-участливое выражение.

— Мой брат при помощи тогда еще царской поддержке начал заниматься торговлей — сметлив на этот поприще с младых лет, постоянно с батей на торжище хаживал, поднаторел малясь и в семь лет тому назад взял ссуду в Первом Банке. Так в первый же год все выплатил, а сейчас в Сибирском товариществе состоит. И помимо прочего не одно сотню полновесных золотых рублей на дороги и лечебницы с монастырями жертвует. Это не обязанность — все на добровольных началах. Поди сам слыхивал, что ежели добрые дела творить — все сторицей воздастся, не тебе так родичам твоим. Кровь есть Кровь и она едина. Так что помогает государь не избранным, а всем, тем кто готов испытать себя и Удачу свою, кто к труду склонен аль разумом шибко богат.

Сулим аль-Фарух над ответом крепко задумался, Ахмет вовсе надулся как сыч на крупу, видно обидно ему стало, а может нагнетать обстановку не захотел, но самолюбие его оказалось задето.

Впоследствии посол еще не раз возвращался к теме устройства Империи, благо, что Еремей собеседник каких поискать. И с каждым новым доводом и новым открытием задумчивей он становился, порой смурнел лицом и надолго уходил в себя…

27 апреля 1716 года от Р.Х.

Знамя корпуса — бурый медведь на зеленом поле с серебряным православным крестом в правом верхнем углу, гордо развивалось над марширующими коробками-батальонами. Православные витязи прибыли к Онешти, городу-стражу, выросшему в низине между Восточными и Южными Карпатами.

Сейчас над ним реет русский флаг, а ведь еще недавно колыхался австрийский. Впрочем штурма и осады не было — подкупленный бургомистр сдал город на блюдечке, разве что не хрюкал от удовольствия. Недаром Шереметьев к нему эмиссаров засылал, знал опытный интриган как нужно некоторые двери открывать.

Вот только даже получив в свои руки ключ от земель Трансильвании, меньше двух десятков лет входящих в состав Священной Римской Империи, фельдмаршал не успокоился и решился на авантюру. Конечно, им и раньше подобные решения принимались, но государь прощал, недаром теперь по войскам ходит поговорка: 'Победителей не судят'.

Правда на этот раз, если удастся вызволить Вторую Южную — Шереметьеву придется объясниться с императором…

— Командирам организовать отдых, через час — прием пищи, а через два — доложить о состоянии вверенных подразделений, — приказал Прохор сразу как только корпус замер перед высокими каменными стенами города.

Витязи-офицеры вскинули ладони под козырьки кепок, принимая команду к исполнению и разошлись каждый к своим бойцам. Митюха же вместе со своим замом, майором Кожевниковым направился к коменданту города, получать данные по тому непотребству что здесь твориться. И ожидания генерал-майора были самые что ни на есть паршивые.

Охрана Митюхи — две дюжины кирасир из отдельной роты, взяла командиров в стандартную коробочку и тронулась вперед, прямо по узким улочкам южного города. А самое паршивое даже не в том, что повсюду исходили миазмами нечистоты и если бы не было у витязей коней, то вовсе брели бы по колено в потоках дерьма. Беда заключалась в том, что якобы европейские ценности ни капли не напоминали той райской сказки про которую пели сами иноземцы! Люди то ведь в подобном месте живут годами и лучшей доли не знают, а правителям на сие плевать с высокой колокольни. Тут хочешь али нет, но обязательно проведешь параллель с Россией, где чистота тела напрямую связана с чистотой души. Попадались конечно отдельные одиозные личности — калики перехожие, но на то они и страждущие, чтобы быть примером худшей доли для остальных — их ведь Бог в любом случае наградит, за те мучения что они испытывают ради ближнего своего.

Правда Прохору в эти минуты было глубоко все равно на причины столь вопиющего убогого отношения правителей сих земель к черни — людьми то от разницы положения в общества они быть не перестали.

— Кажись мир то не так хорош как некоторые думают, — неожиданно выдал Никита.

Что не говори, а зама Прохор подобрал под стать себе — молчит, молчит а потом раз и выдаст нечто мудрое, прям как старец Фарсей из пещеры, что на Урале — говорят, что есть один такой, питается дождевой водой и травкой зеленой, мудрости речет одна другой мудрее, вот только не каждому отвечает: нужно чтоб достойным признал, тогда и откроет кладезь бесценный, разумом нареченный.

— Ты гляди и запоминай, нам ребятам о многом в корпусе рассказать предстоит. Как только вину свою загладим. Тьфу! Угораздило ведь… — нахмурился Митюха, вспоминая разговор со Старшим Братом, предшествующий добровольно-принудительной ссылке. И самое паршивое понимает что невиновен, а правду огласить нельзя — честь девушки пострадает. У обоих Никит с этим куда проще — всего лишь морды, зарвавшимся дворянчикам набили, за такое кровь вражью пролить милое дело.