— И вас, значит, соймы наши заинтересовали! — воскликнул Николай Григорьевич Калачев, председатель колхоза в Устриках, когда я поведал ему о цели своего приезда.

— Раньше-то будто их и не замечали,— продолжал он доверительно,— а теперь соймы вроде достопримечательности какой стали. Не только наши туристы, иностранцы едут на них посмотреть. Не так давно был здесь профессор из ФРГ. А годом ранее,— вспоминал председатель,— трое американцев заявились, журналисты из какого-то географического журнала. Экспедиция у них была по тем местам, где пролегали древние торговые пути. Очень удивились, когда на Ильмене наших рыбаков повстречали на соймах. Уйму пленки извели, а когда прощались, сказали, что соймы — это чудо, это живые памятники.

— Да уж верно подметили,— кивнул я,— и специалисты уверяют,.что соймы построены по тем же «лекалам», по которым в этих местах еще в XII веке делали свои суда славяне. Восемь столетий с тех пор прошло, сколько всего на земле изменилось, а соймы бороздят воды Ильменя, работают, помогая людям.

— Я вот тут книжечку написал,— председатель неожиданно повернул разговор, как мне показалось, совсем на другое.— Товарищи из Лениздата обратились ко мне с просьбой рассказать о работе, о колхозе... Знаете, как она будет называться?..— Николай Григорьевич вприщур взглянул на меня и тихо произнес: — «Соймы уходят под радугу».

...О том, что на Ильмене все еще бегают старинные русские парусники, я узнал случайно. И поначалу, признаться, этому не поверил: помнилась заметка, вычитанная в солидном справочнике, где говорилось, что соймы сохранялись на наших северных реках лишь до начала XX века. Но пришедший в редакцию художник — а он был еще и яхтсменом — уверял, что на Ильмене видел соймы два-три года назад его товарищ Марк Баринов. И в доказательство показал его рисунки. На них изображалось в разных проекциях довольно вместительное деревянное судно — тринадцать метров длиной, три с половиной шириной, с выдвижным деревянным килем, двумя прямыми парусами, вынесенными вперед.

Неужели и в самом деле новгородская сойма?

О Марке Баринове я уже слышал: этот морской офицер в отставке помог сотрудникам Государственного музея-заповедника А. С. Пушкина в селе Михайловском, когда потребовалось водрузить колокола на старую отреставрированную церковь. Знал я и о том, что он в последние годы шефствовал над ребятами из клуба «Встреча с будущим». Баринов раздобыл морскую весельную шлюпку, которая и габаритами и весом соответствовала типу древнего судна, на котором ходили древние водоходы, и на ней вместе с ребятами не раз пытался отыскать волоки наших пращуров.

Во время одного из таких походов и повстречали они на Ильмене соймы. Два парусных судна медленно двигались им навстречу, и на палубах не было видно ни одного человека. Не удержались от удивления, закричали:

— «Летучий голландец»!

Тут рыбаки и вышли из кубриков.

Оказалось — отдыхали. Поставили рули на «автопилоты», придуманные в далекой древности, и соймы сами, как хорошо выдрессированные лошади, подстегиваемые лишь ветром, тащили за собой рыболовную сеть.

Загорелись тогда ребята мыслью именно на сойме одолеть весь путь по рекам и озерам, которым хаживали когда-то из Балтийского моря в Черное. Сразу стало ясно, что сойма пригодна для этого как нельзя лучше. У нее небольшая осадка, позволявшая подниматься к верховьям рек, а для плаваний по обширным акваториям под парусом имелся выдвижной киль. Идея понравилась и Баринову. Да не всегда задуманное сбывается: шефа морского клуба не стало...

Лишь по осени довелось мне приехать в Новгород. Уже ударили холода, стали морозными ночи — время вроде бы и не для посещений рыбацких деревень. Но... постоял у мощных стен Детинца, полюбовался куполами Софийского собора, поглядел на Волхов, на Юрьев монастырь — и не утерпел. Ильмень-то совсем рядом, а на юго-западном его берегу, неподалеку от Старой Руссы, и находилось село Устрики: порт приписки сойм. Думалось, если не увижу под парусами — наверняка не ходят они в эту пору на рыбалку,— то хоть полюбуюсь на них на берегу. Но оказалось, что стылая осенняя пора, когда гуляют над озером штормовые ветры, и есть самое наилучшее время для работы сойм...

— Потому и назвал я так свою книжку,— сокрушенно разводит руками председатель в ответ на мой недоуменный вопрос.— Что уходят наши соймы, уходят...

Николай Григорьевич родом из этих мест. Здесь, в Устриках, родился его отец, он сам, вырос его сын, появились внуки. Председательствует он уже более двадцати лет. Колхоз за эти годы расширился, окреп, стал миллионером. И названием своей книги, как вскоре выяснилось, автор, конечно же, хотел подчеркнуть и то, что старая трудная жизнь тоже уходит. Раньше, особенно в послевоенные годы, в колхозе не хватало машин, тракторов, а теперь современная техника пришла и на поля, на фермы. И рыбу нынче ловят больше неводами, которые таскают мощные озерные катера-буксиры. В последние годы приобретает популярность электролов: рыба сама сплывается к электрическому стержню, знай черпай сачком. Председателю, казалось бы, только радоваться таким переменам, но в его рассказе явно сквозили и грустные нотки.

Девяностопятилетний отец председателя, служивший солдатом в первую мировую, воевавший потом за революцию, сохранивший ясность ума и в столь почтенном возрасте, нет-нет да и вспомнит вдруг, что «раньше на Ильмене парусников было, как комаров в пасмурный день». Теперь же их совсем почти не осталось.

— И в годы моей юности,— припоминал председатель,— сойм оставалось не так уж мало. В четырех колхозах занимались добычей рыбы 132 парусника. Целый флот! Только в нашем хозяйстве, когда я начал председательствовать в пятьдесят девятом году, было их шестьдесят четыре. Работают соймы в паре, так, значит, тридцать две плавные двойки, как сказали бы рыбаки.

Теперь же в колхозе, рассказывал Николай Григорьевич, всего лишь восемь судов. Половина простаивает, на промысел выходят четыре. Две двойки! И прав дед, что на Ильмене совсем редким стал парус. Соймы уже нигде больше не строят, а если учесть, что срок их службы в среднем семь лет, то вскоре и эти, последние, будут списаны. Совсем не останется сойм на Ильмене. А следовательно, и закончится их век.

— Можно сказать, вам повезло,— усмехнулся председатель,— сделаете, увы, последний репортаж о работе сойм.

Повезло! От такого признания кошки заскребли на душе. Я должен был узнать, в чем лее причина такого отношения к парусникам. Но Николай Григорьевич торопился. В Заильменье началась уборка льна, и дел у него было невпроворот. По совету Калачева отправился на берег искать рыбозавод, куда в скором времени должны были подойти с промысла соймы.

Рыбозавод — оштукатуренное приземистое здание, напоминавшее сарай и продуктовый магазин одновременно,— я определил по груде ящиков, сваленных рядом. Из раскрытой двери исходил густой рыбий аромат. Среди женщин в фартуках сразу же разглядел мужчину в сапогах, синем ватнике и кепке. С Евгением Александровичем Новоселовым мне и советовал побеседовать председатель. Новоселов был его заместителем по рыбодобыче, он же и командовал соймами.

Поздоровались. И только тогда я обратил внимание на рыбу, что перекладывалась из ящиков на ленту транспортера. По стране я поездил немало, рыб видел всяких, но никогда и думать не мог, что в Ильмене водятся такие: щуки — не меньше метра, не уступали им в солидности и судаки. А лещи — с хорошую тарелку. Ни живца, ни плохонькой рыбешки. И когда я спросил, как же такую рыбу отлавливают, Новоселов не без гордости ответил:

— Плавными двойками.

— Соймами? — на всякий случай уточнил я.