Если бы я не зарабатывал резьбой по дереву и кости, думал Даниэль, Пине впору было бы носить брюки, а мне юбку. Еще в больнице, когда он увидел, что на левой руке не хватает трех пальцев, а левая нога стала наполовину короче, он твердо сказал себе: «Нечего раскисать! Ты глава семьи, у тебя двое детей, да и жене ты должен помогать и поддерживать ее!» Раны на лице и теле мучительно болели, и Даниэль с тревогой размышлял, чем он будет зарабатывать на жизнь, когда поправится и вернется домой. И он вспомнил о Кардинге, резчике по дереву и кости в их деревне. Прежде он частенько приходил в мастерскую Кардинга и помогал ему шлифовать его изделия и покрывать их лаком.
Даниэль еще тогда интересовался резьбой. Он внимательно наблюдал, как Кардинг то сильнее, то слабее бьет по стамеске, нажимая на резец, и вот большой или маленький кусок дерева принимает облик человека или зверя. В поле, присев отдохнуть, он брал в руки глину или землю и лепил женские и мужские фигурки, лошадей и карабао. И гордился тем, что ему это хорошо удавалось.
Когда он вернулся из больницы, Кардинг пришел его проведать. В подарок он принес костыль, сделанный специально для Даниэля. Вскоре, передвигаясь туда и обратно по мастерской Кардинга, Даниэль научился пользоваться костылем. Он был хорошим учеником, а Кардинг — хорошим учителем: все свои знания о резьбе по дереву он передал Даниэлю и рассказал, в какие лавки можно предложить свой товар. Пина стала отвозить в город то, что делал Даниэль.
— А ко мне тут заходили, узнавали о нас, — рассказывал Даниэль жене. — Спрашивали, сколько человек в семье, давно ли здесь живем, чем зарабатываем на жизнь. Наши посевы, как они сказали, можно оценить в сто песо, а дом только в пятьсот, потому что он маленький и сделан из бамбука. Еще сфотографировали наш дом с разных сторон и меня с детьми, вот. Мы держали маленькую дощечку, на которой было написано мое имя, адрес и еще что-то.
— А зачем им понадобилось фотографировать? — полюбопытствовала Пина.
— Чтобы точно знать, что дом оценен правильно. Да кроме того, это нужно им для отчета, — ответил Даниэль.
Пина вздохнула.
— Как мы будем жить там, наверху? — Она посмотрела и сторону лысых гор. — Я даже представить себе не могу, что надо перебираться на эту лысую гору... — Лицо Пины помрачнело. — А ведь совсем недавно мы работали в поле и не помышляли, что нам когда-нибудь придется покинуть Пантабанган. Если бы можно было здесь остаться! Здесь хоть и нелегко живется, но если работать — с голоду не помрешь. Вот взять хоть нас: пусть даже нам возместят стоимость поля, но в Пантабангане я заработала бы еще что-нибудь на сборе урожая. Тут, если понадобились овощи, даже не приходится выходить со двора. Хочешь креветок или улиток — вот тебе река, совсем рядом. — И Пина опять вздохнула. — Да и не только это. Старики говорят, что Пантабанган — исток нашей жизни, отсюда пошли наши корни, здесь лежат наши предки.
— Разве одной тебе тяжело расставаться с Пантабанганом? — сказал Даниэль. — Пусть я не здешний, но и мне стало дорого это место и его жители. Но ведь наша деревня стоит в низине, в которой, словно в тазу, собирается вода с гор. Если здесь построят плотину, то на равнину Нуэва-Эсихи придет вода и электричество.
— Все это так, — ответила Пина. — Но ты подумай, что с нами будет там, наверху. Земля там каменистая и сухая, нам придется сажать рис на совершенно лысой горе. Что там вырастет?
Даниэль рассмеялся:
— Конечно, сразу не сделать всего, что было сделано здесь. Там мы будем новоселами. Но не стоит падать духом. Мне сказал тот человек, который приходил обо всем узнать, что там уже построили дома. Мы сразу в них переедем и будем платить за них в рассрочку, пока полностью не выкупим. У нас будет водопровод и электричество. А пока земля не даст урожая, нам выдадут рис и все, что понадобится. — Лицо Даниэля повеселело. — А еще сказали, что каждой семье отведут участок в два или три гектара! Представляешь, наконец-то у нас будет своя земля! Мы будем обрабатывать свою собственную землю! А потом она перейдет в наследство нашим детям!..
Этой ночью Даниэлю приснился чудесный сон. Он увидел себя, Пину с младенцем на руках, Эдмонда и Риу. Они смотрели на широкое золотистое поле. Спелые колосья чуть покачивались от ветра. И что самое удивительное — во сне Даниэль увидел себя таким, каким он был раньше: кожа на лице и теле гладкая, на ней нет широких и длинных шрамов от ножа, левая ладонь цела, все пальцы на месте, и нога как нога, не обрубленная.
Точно огонь по сухим зарослям, распространилась новость: Седонг, сын дядюшки Андоя, утонул внизу, там, где прежде был Пантабанган. Говорили, что Седонг пошел только набрать воды, но ему захотелось еще и искупаться. Это было страшное, хотя и не такое уж неожиданное известие для жителей Пантабангана. Седонг стал тридцать девятым односельчанином, утонувшим в затопленной деревне. Дядюшке Андою не на что было купить гроб, и он разбирал деревянный карниз своей крыши, когда пришел дядюшка Посто и запретил ему делать это: «Остановись! Ты еще не заплатил за то, что разрушаешь! Дом построен для живых, а не для мертвых. Что-нибудь придумаем...»
Дядюшка Посто дал несколько досок, да и у других кое-что нашлось, так сообща и сделали гроб. Отпевание, как и по первым утопленникам, длилось всего одну ночь, потому что проводить службу было негде.
Когда крестьяне собирались все вместе, разговор неизменно возвращался к одной и той же теме — жизни в Пантабангане.
— Правду говорил дедушка Гудонг, — сказал как-то раз Берто. — За то, что мы позволили затопить Пантабанган, ждет нас беспросветная нужда, голод и другие несчастья.
— А ведь он остался в своей хижине на вершине холма, когда все уже ушли!
— И его только потому смогли вывезти на амфибии, что он совсем ослабел от голода!
— Дедушка Гудонг был первым покойником после того, как нас сюда переселили.
— Нет уже больше «отшельника» Пантабангана.
— Но его предсказание сбылось!
— И мне было знамение, — вмешалась бабушка Села, сплевывая слюну, красную от бетеля. — Я ведь вам говорила, что видела большого удава, а это дурная примета. Какой же он был длинный! А толщиной с банановый ствол! Прополз мимо и исчез в куче мусора. Мои деды и бабки жили здесь, и ни один из них не видел такого огромного удава! Удав — это к мору, а раз змея большая, то и мор будет великий, вот так.
По толпе пронесся глухой ропот согласия.
— А сколько ворон появилось в нашей деревне! — воскликнул дядюшка Густинг. — Господи, когда они взлетают, небо черным становится!..
— А вы заметили, что, как только наступает вечер, собаки воют? — добавил дядюшка Иманг. — Не иначе, беду накликают. Господи боже мой, у меня волосы встают дыбом от их воя!
Дядюшка Иманг осенил себя крестным знамением, перекрестились и женщины. Даниэль, прежде чем вступить в разговор, прокашлялся.
— Но почему мы должны верить знамениям? А может быть, дедушка Гудонг просто предупреждал о том, что нам поначалу будет трудно?
Однако ему стали возражать.
— Разве наша жизнь в Пантабангане не была счастливой? — настойчиво спросил один.
— Пусть у нас не было денег, но мы могли прокормить себя!
— Мы собирали рис, а не надеялись на паек!
— Нам не надо было покупать овощи. Мы выращивали их в огороде.
— В ручье и в реке было полно рыбы и другой живности!
— Ну что ты на это скажешь, Даниэль?
Все посмотрели на Даниэля. А он спокойно ответил, глядя прямо в лица своих собеседников:
— Все, что вы говорите, верно, но это кануло в прошлое, а прошлое не возвратить! Когда хлынула вода с гор и разлилась река, когда в течение нескольких месяцев затонула наша деревня, мы были вне себя от отчаяния. Мужчины и женщины, дети и старики не стыдились слез. А когда в воду погрузилась верхушка церкви, когда уже ничего не было видно над водой, разве чуть не умерли мы все от страха? — Голос Даниэля зазвучал решительно и уверенно. — Но Пантабанган затоплен, и, сколько бы мы ни вспоминали о нем, нам не вернуть затонувшей дороги и домов, кладбища и церкви, наших полей! Прежний Пан-табанган остался только в нашей памяти. Здесь у нас новый Пантабанган, и мы должны жить по-другому, у нас теперь другие проблемы!
