Я снова склонился над побегами гороха, но вопрос Криспина не давал мне покоя. Вся моя жизнь представлялась мне широким проспектом, по которому я шел, открывая для себя новые земли. Оторвавшись на минуту от работы, я посмотрел на далекие горы и почти реально ощутил, что где-то там пролегла дорога, которая приведет некоторых из нас к несомненному исполнению желаний.
Вечером по пути в наш маленький домишко Криспин был молчалив. Он сидел на заднем сиденье, подперев подбородок сжатыми кулаками. Взгляд его витал где-то далеко. Остальные из нашей артели, не обращая на него внимания, громко переговаривались между собой, точно мальчишки, сбежавшие из дома. Когда мы прибыли на место, Криспин первым спрыгнул на землю. Он сразу же уселся за обеденный стол, но ел мало и словно нехотя. Потом, ни слова не говоря, скрылся в своей комнате и затворил за собой дверь. Было слышно, как он допоздна ходил из угла в угол.
На следующий день мы не работали. Криспин зашел ко мне и поднял меня с постели. Я подошел к маленькому окошку и выглянул наружу. В воздухе висел легкий туман. В полночь, когда я крепко спал, прошел дождь. Капли воды еще сверкали на листьях перечных деревьев. Во дворе валялись колосья риса; отмытая дождем дорога, которая вела в город, блестела в лучах неяркого утреннего солнца.
— Давай сходим в город, — предложил Криспин.
Я посмотрел на него. Что-то новое появилось в его лице. Вероятно, у него созрело какое-то решение. Я сходил в ванную, помылся и привел себя в порядок. За завтраком Криспин не был так невозмутим, как накануне вечером. Ел, как мы все, жадно и торопливо, словно куда-то очень спешил. После завтрака мы вместе отправились в город. Там он вначале остановился перед книжной лавкой и стал читать названия книг, шевеля губами. Постоял зачем-то перед зданием театра. Потом уговорил меня сходить с ним в публичную библиотеку. Но не настаивал на том, чтобы я вошел вместе с ним внутрь, а позволил мне подождать на улице. Я уселся на цементных ступенях и стал наблюдать за черными дроздами, скакавшими по ухоженному газону, склевывая маленькими клювами червяков и мелкие семена.
Когда Криспин вышел из библиотеки, карманы его оттопыривались от книг. Он читал какую-то писульку, нацарапанную его корявым почерком на клочке дешевой бумаги. Лицо Криспина светилось радостью открытия. Он сунул бумажку в шляпу и молча зашагал рядом со мной. Мы прошли квартала три, как вдруг он остановился и снова принялся читать свою писульку. Потом подвел меня к небольшой типографии на противоположной стороне улицы, где печатался дневной выпуск городской газеты. Прижав нос к стеклу, он покачивался на каблуках и смотрел, не отрываясь, в окно. Наконец он взял меня под руку, и мы отправились назад к нашему домишке. Там мы расстались, потому что он пошел прямо к себе и опять закрылся, а я поспешил в бильярдную в двух кварталах от нас, где собиралось большинство сезонников, когда не было работы. Я сыграл партию в пул22 и проиграл; понаблюдал за игрой в карты, теша себя надеждой, что до драки дело не дойдет, а когда настало обеденное время, пошел домой.
Криспин все еще мерил шагами свою комнату. В тот вечер я пораньше улегся спать, потому что на следующий день нужно было ни свет ни заря вставать на работу. Но в полночь, когда меня наконец сморил сон, в мою комнату ворвался Криспин.
— Порядок! Решено! — заорал он.
— Что решено? — испуганно спросил я, вскакивая с постели и тряся его за плечи. Я подумал, что случилось какое-то несчастье. — В чем дело, Криспин?
— Все, я решил стать американцем, — взволнованно заявил он. — Решено!
— А как это тебе удастся? — спросил я, глядя на его темнокожее лицо и расплюснутый нос. — Каким образом ты собираешься совершить это чудесное превращение?
— Да очень просто, — проговорил он с вызовом. — Проще некуда. Ты обратил внимание на типографию, возле которой мы вчера останавливались?
— Ну, обратил. Да только, что в ней интересного? На что она мне сдалась?
Криспин гордо приосанился и торжественно провозгласил:
— Я стану издателем!
Его голос звучал величественно, в полумраке комнаты он показался мне выше ростом. Словно это вовсе и не был тщедушный коротышка Криспин Балисон, которого неделю назад я ходил встречать на автобусную станцию. Передо мной стоял не маленький, насмерть перепуганный иммигрант, с трудом говорящий по-английски, а рослый, уверенный в себе американец. Казалось, он обладал энергией и пронырливостью вездесущего американского газетчика, способного раскопать любое темное дело.
— Но ты дотянул всего-навсего до четвертого класса в своей деревне, — сказал я, подтрунивая над ним. — Я думаю, что для издателя требуется образование получше.
— Ты видел книги, которые я взял в библиотеке?
— Видел у тебя в руках какие-то две книжки, но даже не знаю, как они называются.
— Так вот. Этих двух книг вполне достаточно, — объяснил он доверительным тоном. — Одна из них о самом рэкете, а другая — о человеке, который первым им занялся. Я стану редактором и издателем, все в одном лице. А грамматика — дело десятое. Это придет позже само собой.
— Ты прав, Криспин, — съязвил я и подумал, что через день-два он забудет про свою затею. — Мы, филиппинцы, не особенно сильны в грамматике.
— Разве дело в одних филиппинцах, — ответил он гордо. — Я теперь американец, да будет тебе известно. И пекусь о всех, кто живет в Америке.
Вот так Криспин Балисон начал претворять в жизнь свою великую идею. У него были грандиозные замыслы, но я не мог и предположить тогда, как далеко он продвинется в их осуществлении. Я не знал до поры до времени, что великая мечта может перевернуть жизнь человека и разбить вдребезги его счастье. Я не знал, что великая мечта может быть и чудовищно жестокой, и безгранично доброй; что никому не известный Криспин, ведущий свой род от отсталых крестьян из маленькой филиппинской деревушки, однажды положит начало новой традиции своего народа в чужой стране.
На следующее утро я не пошел работать в поле, а остался, чтобы помочь ему соорудить из старых досок, которые мы отыскали в сарае, импровизированные стол и стул. Мы их покрасили и высушили во дворе, а потом отнесли в заднюю комнатушку бильярдной. На стене мы приладили вывеску
«ФИЛИППИН ТАЙМС»
Криспин Балисон Редактор и издатель
На протяжении нескольких дней, собирая горох вместе с нашими парнями, я все представлял себе Криспина сидящим в своем «оффисе» на единственном стуле за единственным столом. У него не было даже пишущей машинки. Но с одной стороны стола он положил стопку пожелтевшей бумаги, а с другой — старые газеты. Перед ним красовался большой пузырек с чернилами, в руке он сжимал ручку с заржавленным пером, а из нагрудного кармана его рубашки торчало несколько карандашей.
Заглянув к нему однажды в полдень, я увидел Криспина с сигарой во рту. Он стремительно вскочил со стула и протянул мне руку. На лице его сияла ослепительная улыбка.
— Чем могу служить? — спросил он с готовностью, словно бизнесмен, готовый заключить крупную сделку. — Может быть, вас заинтересует первый выпуск моей газеты?
Игроки в пул, застыв с киями и мелом в руках, слушали его, разинув рты. Картежники посматривали на нас, сбрасывая карты, попыхивали сигарами и небрежно сплевывали на грязный пол. Даже болельщики перестали следить за игрой и обратили на него внимание. Прохожие на улице останавливались в косой тени дерева и прислушивались к словам Криспина. Его голос гремел в комнатушке, эхом отдаваясь от стен, и вырывался через широкую дверь наружу. Криспин походил на фанатичного проповедника, истово верящего в то, что он проповедует.
— Ну, Криспин, — проговорил я невозмутимо. — Признаюсь, я не ожидал, что ты так преуспеешь. У меня не было времени зайти раньше — мы все в поле, ведь сезон скоро кончается.
— Прекрасно, прекрасно! Превосходно! — затараторил Криспин, покусывая кончик сигары. И хотя он никогда прежде не был заядлым курильщиком, теперь с бывалым видом пускал дым носом и жевал сигару. — Присаживайся, и я покажу тебе, что успел сделать.
