Леонид Леонидович уходил. Вслед за ним торопился Пшеничников. Слышались голоса.
— Гениальная сцена!.. Нет, верно: смерд бросает вызов природному господину! От рождения — господину! Вызов,
но… жалкий, бездарный, от живота, нутряной…
— Хорошо говоришь! Говори!
— … от бессилия вызов, от низменной зависти! Бунт раба!.. Слу-ушайте, дайте ему эту роль!.. Нет, вы не видели, вы же не знаете… Дайте ему убийц сыграть, нет, правда!
— Барону, что ль?
— Какому Барону, какому Барону! тому, как его?.. Пoстороннему!.. С высокой устойчивостью!.. Медедеву!
Что? Что? Что?
— Ну да! —крикнул я, пока они еще были вблизи. — Значит, вставь эпизод, чтоб ему возместили стоимость шубы?
— … Нет, вы послушайте: твердолобость такая!.. Дремучесть, упрямство!.. Я серьезно, я правду!..
Они уходили. Пшеничников и жалкая эта фигурка. Нет, он был намного, намного ниже меня, этот Леонид Леонидович!
— Вспыхнуло и умчалось! Все — игры, все детские игры! —кричал я им вслед. — Не пережили мы этого! — гадко я ржал.
— Ладно, кончай! — подошел Стива. — Ты что, Медедев, в самом деле с прискоком?
— Что-o-o-o-о-о?
— Завел он тебя, спору нет, классно. Двадцать лет болтаюсь в кино, но такого, такого… Но и сам он завелся! Артист!
— Повтори! Ну, повтори: что значит — с прискоком?
— Спору нет: сцена блестяща! Но а ты-то, а ты… Раскрыл он тебя, вывалил как на ладошку! Как и твоего этого, как бишь его?..
И это он — он! — мне говорил? Я хотел схватить его за грудки, но он вырвался и с места взял сразу в карьер. Я свистел ему вслед.
И я не стал догонять. Куда денется?
Падал снег, поддувал ветерок. Гениальная сцена? Сыграть? Что же, пусть платит — сыграю!.. Стоп, стоп, какая ладошка?.. Ну, с-су-ки! Раскрыл?
— Ну, с-суки! — кричал я им в спины. И взгляд скользнул в сторону и зацепился за камень… Н-нет, тяжел, не поднять!
Вдруг страшная правда, точно толстая, сладострастная девка, вплотную приблизилась, выставляя, дразня, жирные телеса и облизывая мокрые, красные губы. Пораженный догадкой, не веря, я беспомощно онемел. Не с прискоком я, нет!.. Не смерд я, не надо! Все вы такие, такие!.. Не надо!
Но она, уже опустившись на корточки, принялась торопливо и жадно сдергивать с меня один тайный покров за другим, приникая все жарче, все ближе, слюнявя…
— Погодите! — хотел я позвать их, исчезающих вдалеке, но только — слабеющий! — что был это за зов!.. И рука уже
тянулась за камнем: бунт раба? твердолобость? дремучесть? убийца?
Ну что же!..
А снег падал и падал.
И таял мгновенно. Таял у меня на лице, разгоряченном от ненависти.
А как отнестись к словам Томаса Манна:
«Писатель? Тот, чья жизнь — символ. Я свято верую в то, что мне достаточно рассказать о себе, чтобы заговорила эпоха, заговорило человечество, и без этой веры я отказался бы от всякого творчества!»?
Рассказать о себе…
Александр Жулин
Из цикла «Беседы с воображаемым собеседникам».
ОШИБОЧНЫЙ ЧЕЛОВЕК
Фантастическая история
Человек этот появился внезапно.
Черной бесшумной тенью выскользнул из-за куста и замер y Кошина на пyти.
Огромный, будто шалый медведь.
Еще секунду назад Кошин, мужчина тоже немалых размеров, мужчина спортивный и моложавый, шел себе в прекраснейшем наcтpоении. Тропинка вилась по склону обрыва, c высоты было видно серебристое море, нависающeе, как гора, и к дуге горизонта спускалось раскaленное солнце. Казалось, к нему и стремился бeлоснeжный теплоходик-ракета, далеко уже убежавший и выглядевший отсюда игрушечным.
И уже забывaлись недавние студенты-попутчики, и разудалый Генка с гитарой (ай да орел!), и сумрачный Виктор, тем озабоченный, что мало времени жить, что ничего не успеть из зaдyмaнногo (эвон-ка!), и белокурая Галка. Даже белокурая Галка уже забывалась, хотя ею даренная птичка тепло шевелилась за пазухой.
Все ж таки подарила щегла! Все ж таки подарила, несмотря на то, что Гепка, подмигивая, объявлял: «Птицу подаришь — душу отдашь!»
Даже кипучая Галка становилась все более призрачной, хотя в ушах так и звенел ее взволнованный гoлосочек: мысль — как волна! Перекатывается от людей к людям, и для нее нет расстояний, нет времени, зачем вам номер моего телефона? Ведь если встретимся мысленно, то обязательно встретимся и наяву!
Забавная.., И все же что-то есть в ней такое…
Сияющее море холмом, изумрудные кроны деревьев, золотистые отблески — в такие нарядные тихие вечера особенно веришь в удачу, и Кошин не шел — порхал, едва касаясь тропинки, как вдруг увидел этого странного человека.
И тут же, как в жуткой скaзкe; задул порывистый ветер, словно заслоняя огонь солйца, и заскрипели высокие сосны, a вода — не та, прекрасная и далёкая, a та, что темно шевелилась внизу под обрывом, показалась тяжелой и мрачной, будто настороженно ждущей чего-то. «Глобус крутится-вертится, словно шар голубой», — вспомнилась Генкина песня… И так не хотелось идти!
Идти по вьющейся на кругом склоне тропинке, узкой такой, что в сантиметрах каких-нибудь — пропасть, в то время как плечо c другой стороны нет-нет да и шаркнет по голому корню, вдруг высунувшемуся из отвесной стены.
Идти вперед, что означало — к нему! Но как не идти?
—Разойдемся? — спросил Кошин, улыбаясь приветливо.
Человек не ответил. Не взглянул, пряча глаза под густыми седыми бровями.
Лишь вблизи Кошин сумел оценить огромность этого человека. Не жир и не мясо — костяк его был огромен, и обросшая сивым волосом голова его была как бочонок, огромный даже для такого огромного человека.
Он не ответил. Он повернулся и пошел прочь, медленно стyпaя ногами, которые были — как y слона.
Что там накаченные гантелями бицепсы, что там каратистские мозоли на пальцах — здесь чувствовалась стихийная первобытная сила!
Но Кошин опаздывал, Кошина ждали.
А человек шел себе впереди, не оглядываясь,.И вспомнились Галкины мысли-волны. (П-c-ст! — ответил он c небрежиым изяществом умудренного, — от мыслей никаких волн не бывает, волны если бывают, только от чувств! и прикоснулся коленом к ней.) Мысли-волны, вот если бы! Уяснить этогo мешающего человека, что он делал в кустах, поджидал ли нацеленно, нo чем сейчас думает…
П-с-ст, да думает ли вообще такой кроманьонец?
— Эй!— крикнул Кошин, отчаянно хорохорясь, — далеку ли до центра?
Человек опять не ответил. А в чаще, над головой, словно удивленная невоспитанностью земляка, вскричала негодующе птица, И тут же откликнулся ей щегол. Из-за пазухи. От самого сердца.
От внезапности этой поддержки, от страстности птичьегo голоса Кошив очнулся. И досада исчезла, открылся шум леса. Пламенно трещали кузнечики, украдкой шепталась листва, нежно плеснула волна. А, полно, чего это я напугался? — пришла в голову очевидная мысль. «Я не знаю, где встретиться нам придется c тобой…» — запел вслух, но вдруг, yбаюкaнный мерной ходьбой, ткнyлся лицом в остановившегося человека.
— Давай чемодан! — полуобернувшись, человек протянул мощную длань.
Кошин опешил. Привыкший говорить свободно, легко, хотел возразить, завести разговор, но, кроме мычания, не сумел ничего из себя выдавить. Из-под ноги ссыпался песчаный ручей, шорох замер где-то внизу.
— Чемодан! — повторил человек Рука его властно застыла, она казалась такой неподвижной, словно отлита была из чугуна.
Человек взял портфель и пошел, легко покачивая им на ходу.
Ударить ногой по портфелю, прыгнуть c обрыва, подхватить его на лету, исчeзнyть в кустах? Такой недешевый, дефицитный портфель, c секретным замочком, гордость-портфель… странная вялость овладела вдруг Кошиным. И пришла слабая мысль: э-э, да что за дела? Несомненно, этот туземец послан для встречи! Конечно, конечно! Так спокойно уверен, так хладнокровно идет — несомненно, он послан для встречи! Теплоход запоздал, люди ждут, до лекции «O тайнах и устройстве Вселенной» (вот ведь какое название выдумал Кошин!) времени все меньше и меньше, вот и послали! Совсем, совсем не похож этот дядя на хулигана, тем более — на бандита.
