Порыв ветерка отметает тюлевую занавеску. В оконном стекле над головой его зияет дыра. А доктор смеется: всех дур обыграл! Что значит — умный мужчина!

Ветерок поддувает, умный доктор смеется. зияет дыра.

Язык прозы, язык прозы… Да что же это такое, черт его побери?!

Понятно: язык — лишь код для передачи душевных стихий. Язык (литературный) — это множество слов, отражающих языковую среду героев. Чем новее и точнее слова, тем богаче язык, так еще говорят.

Однако же… Что такое литературный язык Достоевского? Тридцать три слова, из которых каждое можно и переставить, и заменить — вот весь литературный язык Достоевского! Так не поэтому ли этот гигант покорил мир?

…В Евангелиях слов тоже немного.

Александр Жулин.

Из цикла «Беседы с воображаемым собеседником».

ХИЖИНА С ШАШЛЫКАМИ

И еще о любви

Человек, который узнал о предательстве, начал готовиться к схватке. Нет, детских упреков не будет, будет сражение, открытое, честное! Он потребует объяснений, призовет па помощь товарищей и не важно, чем кончится дело, пусть — поражением, но надо, надо расставить точки над «i»!

Однако вот странность: человек еще ничего не успел предпринять, как вдруг обнаружил, что товарищи будто сплотились, и будто — все против него! Нет, со стороны никто бы ничего не заметил, они, казалось, все также шутили, но настороженным чувством своим он уловил некий фальшь-звук. Он пока не сумел его выделить, но тем внимательней вслушивался, тем хладнокровнее выжидал…

Валентин мирно сидел, вытянув ноги и привалившись спиной к рюкзаку. И от усталости невмоготу было пошевельнyться.

—Вот бы кто-нибудь вырубил в гору ступеньки, — сказал просто так.

— Нам только горы не хватало! — тут же откликнулись.

— А то б эскалатор… А на вершине бы — хижина… — мирно сказал.

— А в хижине — кавказец с усами! — тут же добавили.

— Люди поднимались бы в гору, смотрели кругом…

— А кавказец бы изжарил шашлык! — так вот продолжили.

— Поимев неплохой куш! — наконец выдохлись.

Привал был устроен у подножья одинокой высоченной горы. Их было семеро, считая красивую девушку. Вот девушка встала и замедленно — словно танцуя — проплыла мимо Валентина. И сделала так, будто споткнулась о ногу.

— Не лучший способ обратить на себя внимание дамы, — сказала она. — Любишь меня?

Он был обязан традиционно солгать: — Оч-чень люблю! До… — и далее был обязан продолжить. «До посинения», — так уже продолжал. «До омерзения», — тоже.

— Нет, ты не ответил! — рыдающе вскричала она. — Как? Ну, как ты любишь меня?

— А никак, — внезапно вмешался высокий и седоватый мужчина, — он не умеет. Герой современности — железобетонное сердце!

И все улыбнулись.

Но Валентин будто не слышит. Он смотрит на девушку.

— Хижина с шашлыками, — не сказала, нежно пропела она. — В поле гора-а, на ней хижина, в хи-ижине молодой горячий джигит! Но я не люблю шашлыков, не люблю усатых джигитов, люблю смелого Ва-алечку, который рвется на гору!

Ничего себе хохмочка: рвется на гору! Гора нависла над ними, крута и огромна, и ближе к вершине каменистые склоны ее облиты ледяными усами. Не опуская лица, обращенного к девушке, Валентин прикрывает глаза.

— Нет, — вмешался опять седоватый, — давке ради красивой Мариньи не найдется такого, кто бы покорил эту гору. Ставлю кефир с шашлыками, что не найдется такого!

— Он ставит кефир! — вскричала певучая девушка, — эти мужчины! Где полет, где фангазия, Игорь Петрович? Я бы тому, кто поднялся, я бы…

— Подарила один поцелуй! — тут же откликнулись.

— Один, но отчаянный! — тут же добавили.

— В хижине! И без свидетелей! — так вот закончили.

А назывались они — автоматчики. И проектировали завод-автомат железобетонных изделий. Замысел был — избавить полтысячи человек от пыли и грохота, заменить их двумя ЭВМ и пятью операторами в белоснежных халатах. Этот замысел-загляденье возник у начальника, когда и в

Америке подобным не пахло, но в те времена идею зажали, поскольку… поскольку и в Америке подобным не пахло. А сейчас спохватились, кинулись догонять, начальник сейчас, упорный, победный, распахивал дверь в кабинеты одной левой ногой.

Было начало 85-го, пока еще сонное…

А вчера человек обнаружил на столе у начальника странный доклад. Двадцать страниц машинописного текста — «Обоснование закупки автомата-завода в Италии».

Человек был потрясен. Запоминал, перечитывал снова и снова. Затем заперся в боксе, чтобы обдумать.

И тут постучали. Стук был неестественно громок, так стучал только начальник.

— Ты один, Валентин?

Взгляд молодых черных глаз, неожиданных из-за седых, нависших над ними бровей, всегда его подавлял. Под этим умным внимательным взглядом терялся.

— Я прочитал… я случайно увидел… как же так, Игорь Петрович?

Взгляд подавлял, потому что в нем отражалось понимание слабости собеседника. «Ах, случайно увидел? — отражалось во взгляде, — и случайно же прочитал?»

— Мы работаем, упираемся, — бормотал Валентин, пряча за спину руки, — зачем же Италия?

Тебе больше по сердцу Париж?

Вот так всегда! Быстрый легкий вопрос на вопрос, и чувствуешь себя дураком.

— Больше любишь француженок?

Конечно, надо пропустить эту насмешку мимо ушей, надо твердо спросить: если вам приказали, то почему сразу сдались?

— Ах, ловелас, — качает головой Игорь Петрович и смотрит добро, улыбчиво. Так добро, улыбчиво, что начинаешь сам улыбаться в ответ.

А Игорь Петровиче уже у процессора, перебирает пальцами клавиши, и будто перебирает бесцельно, потому что вид такой у него, словно прислушивается к чему-то далекому, к тому, что срабатывает в таинственных глубинах мозга его и что имеет несравнимо большую важность, чем вся эта окружающая чепуха. И не поддаться, возразить, найти меткое слово не удается никак, а на дисплее все бегут и бегут строчки программы…

Вдруг:

— Но, Валентин, это же нонсенс! Здесь должна быть ошибка.

И кончено! Кровь затуманила голову, кинулся сравнивать, проверять… Когда в самом деле обнаружил ошибку — ну, Игорь Петрович, ну, крокодил! — его уже не было.

А затем пришел стыд за свое бездарное поражение, за то, что не сумел возразить, настоять на своем разговоре. И увиделась насмешливая улыбка Марины…

С силой ударил кулаком по столу, чашка, из которой прихлебывал чай, подскочила на блюдце и звякнула.

Девушка, улыбаясь, смотрит в упор. Шапочка — голубая, курточка — голубая, глаза синие, яркие, а лицо раскраснелось, а губы припухлые, сочные.

— Отцепитесь вы от него, — встревает румяный Евгений Евгеньевич. — Вы любите дразнить славного Валю, он любит кушать шашлык. Как и я, представьте себе. Нежное мясо, пропитанное виноградным уксусом, хрустящая корочка, острый соус аджика. Но ни поцелуем, ни шашлыком вы нас не купите. Мы с Валей не долезем на пору!

Толстяка никто «покупать» и не думал. Тем более — целовать. И она стояла и думала: вот сейчас наклонюсь, вот сейчас!

— Вам нужно два трупа? — нажимал Евгений Евгеньевич. — Извините, но цены не те!

— Разумеется, цены не те! — сказал Игорь Петрович, — разве купишь Евгения Евгеньевича шашлыком, приправленным поцелуем? Евгений Евгеньевич сто лет как женат и, стало быть, давно уже куплен! Чего же касается доблестного Валентина…

— Да, что касается доблестного Валентина!.. — мигом откликнулись. — То, извините, что ему поцелуи! — так подхватили. — Что ему шашлыки? Валентин и целебный кефир — смехота! Компьютеры — это другой разговор! Железобетон — это да!