— Забирайте! — повторила Екатерина Перфильевна, оскорбленная насмерть. И, примирившись: — Если поднимете…

— Я?

— Если поднимете! ..

С неожиданной ловкостью Сашенька кинулась к постели больного. Как ни прятался, как ни барахтался Иван Петрович, упрямая аспирантка его выскребла, завернула в одеяло, как в кокон, и легко подняла, шепнув чуть погромче, чем если бы намеревалась поберечь свои слова в тайне:

— Милый Иван Петрович, я сохраню вас для священной пауки!

— Продукты хранят в холодильнике! — пошутила (явно некстати) Екатерина Перфильевнна.

Ах, как некстати она пошутила!

— Видите ли, Екатерина Перфильевна, — заметил донельзя обиженный муж, — истину вы так и не сумели постигнуть: наука священна, и все остается…

— Людям! — эхом откликнулась довольная, незапыхавшаяся аспирантка, и Иван Петрович поддакнyть не замедлил. (Однако все же сделал такое движение, чтобы из кокона выскользнуть.) Но Сашенька была начеку: — В холодильнике, говорите? — кидала гневные фразы, одновременно закручивая одеяло потуже. — Главная прелесть бульона, говорите, в прозрачности?

— Да уж, пожалуйста, — внезапно тишайше ответила Екатерина Перфильевна, — Иван Петрович терпеть не может непрозрачнных бульонов!

Иван Петрович, несколько озадаченный новым своим чрезмерно возвышенным положением, опять услыхал звон в голове, однако же возразил:

—Зачем преувеличивать, Екатерина Перфильевна? Адекватнее выразиться: предпочитает прозрачное непрозрачному! — но вспомнил о легких: — Осторожнее, Сашенька! — и вновь сделал движение как бы уныривающее. Сашенька его придержала.

— Иван Петрович подвержен сенной лихорадке, — осторожнно заметила Екатерина Перфильевна.

— Не сенной лихорадке, а аллергии, и не столько подвержсн, сколько — случается! — уточнил грамотный доктор и попытался несколько уменьшить сжимающее действие одеяла.

— Не сенной лихорадке, а аллергии! — вскричала довольная Сашенька, покрепче обнимая одеяло одним из удавов. — При затемнении первое дело — вентиляция легких! — другим же выдавливая настежь створку окна.

Иван Петрович тонко чихнуп.

— И не забудьте про морскую капусту! У Ивана Петровича часты блокировки кишечника! — ледяным тоном напомнила Екатерина Перфильевна, наблюдая искажение личика пережимаемого удавом супруга.

— Ха, блокировка! Литровая клизма — и никаких блокировок!

— Ради бога, Александра Сергеевна! — раздался полузадушенный голос! — Я — принципиальный противник насилия над кишечником!

— Иван Петрович — принципиальный противник насилия над кишечником! — повторила хозяйка, и Сашенька вздрогнула.

— Александра Сергеевна, мне трудно дышать!

— Александра Сергеевна, ему трудно дышать! — подтвердила тощая дама с неким особенным ударением.

— Александра Сергеевна, у меня звон в голове!

— Александра Сергеевна, у него звон в голове!

— Черт побери, да отпустите меня!

— Черт побери, да отпустите его!

Сашенька вздрогнула. Застигнутая этой спевкой врасплох, с ненавистью осмотрела хозяйку. Та была до жути надменна.

— Воздуху, воздуху!

— Воздуху! — сказала Екатерина Перфильевна.

Потрясенная Сашенька перевела взгляд на научного руководителя. Лицо его показалось ей странным: зубы оскалены, язык вылез наружу… Да он строит ей рожи!

— Ах, вы насмешничать! — и со всей силой она запустила Ивана Петровича в Екатерину Перфильевну.

Как ни мала была та, но дать слабину в такой ситуации было нельзя. Ловко подхватив изменника-мужа, опалила огнем голубых глазенап:

— Ловите обратно! — и отфутболила Ивана Петровича прочь.

Надо признать, что если в первом полете Иван Петрович держался не очень воспитанно: сучил ножками и пытался хвататься руками, то при втором запуске распорядился собой более умно: расслабился, чтобы быть тяжелей.

Сашенька едва поймала его, уже у самого пола. И это еще более раззадорило. Перехватив учителя за ноги, завращала его над серой, будто легкоатлетический молот. Могучая в гневе своем и прекрасная.

— Катюша-а! — послышался писк. Услышав этот страстный призыв, Екатерина Перфильевна мигом простила все сразу и навсегда. Облизнув губы, как кот из сна Ивана Петровича, метнулась к супругу, направленному точно в окно.

Звон стекла. Женский визг. Мужской отчаянный вопль.

В самый последний момент Екатеригна Перфильевна успела выдернуть рвана Петровича. Коня на скаку остановит!

Перевела дух и пошла прямо па Сашеньку, выставив драгоценную ношу. И Сашенька сплоховала: посторонилась. И обернулась взглянуть. Иван Петрович гримасничал, пытаясь придать лицу достойное выражение.

— Спокойной ночи! — сказала Екатерина Перфильевна.

— Ну нет! — отрезала Сашенька, ощутив вдруг прилив необыкновенной, внезапной энергии. — Обкормили бульонами? Клизмами запyгали? Смерти желаете?

Стон изошел из постели больного.

— Однако! — вскричала Екатерина Перфильевна. — Или мы — неинтеллигентные люди?

Сашенька грозно шла на нее. Екатерина Перфильевна сделала выпад вперед, как если бы в обеих руках ее были кинжалы. Сашенька отшатнулась. Но Екатерина Перфильевна вдруг развернулась и дала деру из комнаты.

— Что со мной, Катя? — надрывался покинутый. Взбешенная Сашенька поняла: пробил час. хозяйка метнулась к двери. Сашенька висела у нее на хвосте. «Так вот оно, как не сдвигать точку срыва по-вашемy?» — прошипела она и схватила вертихвостку за плечи. Та подалась и сразу обмякла. И тогда, обманутая этой податливостью, Сашенька развернула тощую глазенапу, предусмотрительно распахнув дверь ударом ноги, и слегка подтолкнула.

И… И неожиданно перелетела через спину хозяйки, которая неуловимым движением успела пригнуться и, как заправский самбист, захватив длинную руку, перебросила Сашеньку через себя.

— Что, Ванечка, кончилось твое легкое затемнение? — услышала Сашенька, поднимаясь.

Дверь громко захлопнулась.

Не в легких — а легкое? Затемнение — что имела в виду эта дура?

На счастье Ивана Петровича, последние действии вряд ли имели месте, в действительности. Они были навряд ли, потому что Иван Петрович очнулся вдруг в потной постели целехонький, и, пожалуй что, не летавший по воздуху.

Пожалуй, Иван Петрович снова забылся в какой-то момент. Вопрос: в какой именно? Ведь не спросить!

— Катяша, а где Александра Сергеевна?

Вместо ответа — громыхание кастрюль.

— Котик мой, а что, верно, будто у меня затемнение?

— П-ш-ш! — зашипело какое-то варево.

Иван Петрович потянулся за книгой.

— Как интересно, чижуня! — с ненатуральным интересом воскликнул. — Здесь написано, что мороженое в Европу привез Марко Поло!

Гробовое молчание.

Под рукой новая книжка. Шекспир. «Леди Макбет».

С отвращением отбросил.

Вот еще одна… «Анна Каренина», черт побери!

— Черт побери! — плюется доктор наук, что ни книга — все про интрижки! Екатерина Перфильевна! — зычно кричит, — куда дела »Теорию пограничного слоя»?

В дверях появляется Екатерина Перфильевна.

«К чертовой матери всех молодых дур! Надо заниматься наукой!» — думает доктор и все всматривается, все изучает.

— А бульон? Кто забыл про бульончик? — напевает жена. — Бульон с пирожком!

Иван Петрович изучающе всматривается: пожалуй, что ни следа волнений! Приснилось? Нет, неужели?

— Катенька, — шепчет любящий муж, — но достаточно ли он прозрачен?

— Я очень старалась, — скромно отвечает она. — Да, вот еще: позвони Александре Сергеевне!

Не сводя настороженных глаз с кукольного лица, Иван Петрович берет пиалу.

«Приснилось! Какое счастье — приснилось! — несется суматошная мысль. — Но если так… Если так! Отчего бы не звякнуть тогда, если так? В конце концов, если ничего не случилось… Грудка такая… Правда вот ножки… Но грудка!.. Позвонить и с легким смешком, для разведки осторожно начать… Прямо так и начать: все смешалось в доме Болконских!.. А, каково? Гениальная фраза! Фраза великого классика!» — Иван Петрович смеется.