Двух евнухов, сидевших сейчас друг напротив друга, трудно было назвать ценителями курительного обряда. Но раз уж он считался приличным времяпровождением, то да будет так. Иначе их, уединившихся для беседы, чего доброго, винопийцами сочтут. А дымное зелье, в отличие от вина, для правоверных не заповедано.
Правда, уединились они не абсолютно: тут как раз даже не в пьянстве могут заподозрить, а в по-настоящему тайных умыслах. Это лишнее. Просто сидят двое старших евнухов в углу «Двора гвизармьеров[8]», ведут неспешную беседу, точнее, будут вести после второй чашки; со стороны их трудно рассмотреть из-за ствола растущей тут чинары, но ведь они для того и сели под ней, чтобы находиться в прохладной тени. А еще их частично закрывает мраморный конус фонтана, и легкое журчание воды помешает ненароком услышать, о чем они говорят. Да ведь они пока и не говорят вовсе. Пьют кофе, временами подзывают юных «цветков», евнухов для услужения, чтоб те новую порцию подали… курительной смесью дымят…
Вообще же, если действительно посмотреть со стороны, странное зрелище они представляют. Доку-ага свою судьбу, которая повернула его путь, встретил девятнадцати лет от роду, когда путь взросления был уже завершен. То есть сейчас он не выше и не ниже, чем большинство его соплеменников. А у них – в той далекой стране, которая и для Востока Восток, – разрез глаз еще у́же, чем у племен из стана текинцев, иомудов или тюркмен, да и рост чуть ниже.
Что до лала-Мустафы, то о нем уже говорилось. Три локтя с четвертью. Сидя напротив Доку, возвышался он над ним, как башня. А вот – все равно словно бы одного роста.
Шириной плеч они почти вровень были. А запястья у Доку даже большего обхвата. Кто по-настоящему в воинском искусстве сведущ, знает: у мастера прежде всего на запястья и предплечья смотреть надо. Плечи, верткость и скорость, длина шага и глубина подшага, мудрость глазомера – все это тоже очень важно, однако такое не вдруг оценишь. Но основную воинскую нагрузку рука принимает на протяженности от кисти до локтя, потому опытный человек прежде всего на запястья смотрит, их не скроешь, а затем уже принимает то или иное решение.
Мустафа был человеком чрезвычайно опытным, и не только в воинском деле как таковом. Потому со своим нынешним собеседником он держался очень уважительно. Хотя по дворцовой иерархии между ними разница была как между кинжалом и гвизармой.
Медленно, не торопясь, сделал предпоследний глоток и поставил на низенький столик чашку, в которой кофе еще оставался, но совсем немного, на самом дне. И Доку, тоже один глоток не допив, отставил свою чашку.
Церемониал соблюден. Теперь можно и говорить.
– Что думаешь об Адаше? – спросил лала без предисловий и без обиняков.
Адаш – не имя, а «носящий то же имя», то есть тезка. А имя «Мустафа» в Блистательной Порте одно из самых распространенных. Даже среди тех трех десятков учеников янычарской школы, которых Доку прямо сегодня с утра наставлял премудростям схватки «короткое против длинного», этим именем зовут пятерых. И, вообще-то, он мог бы начать сейчас рассказывать о любом из них, тем более что лала-Мустафа за этой тренировкой наблюдал и, следовательно, мог интересоваться, какими бойцами обещают стать эти подростки. Но – кофе выпит и разговор прям.
– Он хорош, – коротко ответил Узкоглазый Ага.
– Хорош… – Наставник шахзаде пожевал губами. – Не спорю, как воитель – да. Знаю, ты скажешь: «Кто многого стоит как воин, тому и в прочем высока цена». Но мы с тобой знаем очень многих отменных рубак, Доку-ага, и знаем, что далеко не всякому из них есть резон подниматься выше командира полусотни. Поэтому прошу тебя, друг мой, взвесь свой ответ еще раз.
– Он хорош с коротким, от малого кинжала начиная, и с длинным, до гвизармы и пехотного копья, – пояснил Доку. – С всадническим копьем, говорят, тоже, но тут я ему не учитель. Хорош с кривым и прямым, особенно когда о полноразмерном клинке речь идет, будь то сабля килич с сильным изгибом, пала с малым или прямой кончар. Даже с клинком обратного изгиба обращается умело, не считая, что с тем марает свою честь.
Лала-Мустафа неохотно кивнул. И старший, и младший из его подопечных как раз так считали: мол, ятаган – янычарская забота, серп для мясной жатвы, для резни то есть, а не для высокого боя, как благородная сабля. Это, разумеется, ошибка.
– И оружием дробящего удара тоже владеет правильно: буздыганом напролом, – Доку изобразил удар палицей, – а басалыком внахлест, хотя столь многие соблазняются пагубной легкостью вращения. – Рука Доку очертила в воздухе правильный, а затем, наоборот, «пагубный» взмах кистеня.
Узкоглазый Ага замолк. Его собеседник ждал.
– Очень разные тут качества требуются, – словно бы извиняясь, произнес Доку-ага, опустив взгляд. – Смелость во всей широте своей, пылкость и сдержанность в нужных дозах. Гибкость ума еще, как без нее. Способность мгновенно принимать решения, а такому не учатся, она от рождения быть должна…
Взглянул на собеседника в упор. И бесстрастным голосом подвел итог:
– Так что во всем Адашу высока цена. Да.
Наставник шахзаде вновь кивнул, вынужденно признавая правоту этого суждения. И, иначе и быть не могло, – подумал о своих воспитанниках.
Баязету самый легкий из киличей уже по руке – и машет он сабелькой лихо, хотя рубака будет, пожалуй, скорее отважный, чем искусный. А Мехмету по руке и мужской килич, и даже пала (разве только не кончар, который требует взрослого роста и полной силы), но оружием он владеет как старательный, послушный выученник: локоть сюда, взмах оттуда, подшаг вот такой… Нельзя так биться в настоящем бою. И править державой тоже не слишком можно.
Средний же шахзаде, Селим, с оружием не подружится вовсе, даже если ближе к расцвету сил очень того захочет. Опытному взгляду такое видно сразу.
Плохи твои питомцы, наставник, даже если в том их, а не твоя вина. Все вместе они не составят одного старшего брата.
– И в оружии дальнего боя он мастер. – Об этом можно было уже не говорить, но Доку лишних слов не произносил вообще, так что лала-Мустафа, потянувшийся было к чашке, убрал руку. – Мне, конечно, тут до совершенства суждений далеко…
Лала усмехнулся. Совсем хорошим стрелком Узкоглазый Ага действительно не стал, ему оказалось трудно приноровиться к турецкому луку, очень уж иных, по сравнению с привычными, навыков требующему. Зато он умел уклоняться от стрел и отбивать их на лету. Все ученики янычарской школы глазели на это, челюсть отвесив. С первого же года искуснейшие из юных воителей за Доку собачонками ходили, ловя каждое его движение. Всех попросившихся взял он в личные ученики, честно пытался свое мастерство передать, но так ни у кого и не получилось. Долго в это поверить не могли, поток желающих иссяк лишь на пятый год.
– Да, далеко мне в этом до совершенства суждений… Но у шахзаде Мустафы, как у лучника, вероятно, отцовская рука?
– О да, – произнес лала-Мустафа совершенно искренне, – султан, да будет он вечно здрав, в искусстве лучной стрельбы – мастер, каких мало. Он…
Наставник собирался было рассказать о том, на какую дистанцию мечет Сулейман Кануни стрелы при стрельбе с гушангиром[9] и без него, как попадает в движущуюся цель на охоте и – трижды такое бывало в сражениях – сколькими выстрелами из десятка поражает мишень на ста шагах, сколькими на трехстах… Всегда приятно рассказать о своем повелителе то, что является правдой без капли лести.
Собираться-то он собирался, но вдруг заметил чуть отстраненный, безразлично застывший взгляд Доку – и ничего не стал говорить.
– А есть ли основания считать, что эта рука ослабела? Или что она вскоре слабеть начнет? – спросил Узкоглазый Ага голосом, столь же безразличным, как и его взгляд.
– Нет, – тяжело уронил лала-Мустафа после минуты напряженного молчания.
