«Да, именно так, – кивнул великий визирь, уловив ее мысли, – здесь я постараюсь быть с тобой как можно дольше. Постараюсь защитить, предостеречь… Пойдем, кое-что покажу». И повел куда-то, держа за руку. Орыся не сопротивлялась, слова Ибрагима-паши успокоили и вселили в нее уверенность, что все сейчас происходящее не что иное, как чья-то добрая воля.

Только добрая.

Шли довольно долго. Она почти не оглядывалась по сторонам, лишь мельком отмечая многочисленные переходы и лестницы, ведущие куда-то вниз, вниз и вниз. И все время старалась не отрывать взгляда от руки визиря: живой, с гладкой кожей, теплой… Путеводной нити в этом мире сна.

Остановились возле узкого окна, забранного решеткой. «Узнаешь?»

Она пригляделась. Как странно: они ведь сейчас внутри дворца и это окошко должно быть обращено наружу. Да оно и не окно вовсе, а щель… крестовая щель с двумя расширениями…

Бойница.

Зарешеченная бойница, за которой – каземат. Их каземат. Надземная темница.

«Смотри. – И Ибрагим-паша совсем без усилий, как ей показалось, вытащил один из камней рядом с решеткой. Потом следующий. – Ты все запомнила?»

Орыся кивнула, хотела еще о чем-то спросить, но Ибрагим-паша вдруг крепко сжал ее левое запястье, и она…

Она проснулась.

Долго лежала, отрешенно глядя в потолок. Сон не улетучился, не исчез, помнилось все в подробностях, особенно рука Ибрагима-паши и его пальцы, вырывающие камень из-под решетки, а потом крепко сжимающиеся на ее запястье…

Что это было? Наваждение? Или вещий сон, открывающий двери?

Как странно… Девушка невольно посмотрела на свою левую руку, словно ожидая увидеть на ней следы от пальцев мертвеца. Ничего, естественно, не обнаружила, но ощущение хватки не проходило, так и мерещились чьи-то пальцы на коже. Вздохнула.

Ибрагим-паша снился ей уже третий раз. Он явно что-то хотел сказать… подсказать… Вот только что?

Говорят, наваждение заведет в тупик даже посреди поля, а вещий сон откроет все двери в любой темнице. Важно только не перепутать.

В темнице?

Ощутив шевеление в полумраке спальни, Орыся быстро села на тюфяке. Вскакивать? Звать на помощь? Кого и от кого?

Но это оказался Пардино-Бей. Неслышно подошел, положил тяжелую голову ей на колени.

Ох, здоровенный он все-таки вырос: добрых полторы киллы[11]. А такой был маленький котеночек… И совсем ведь недавно…

Жизнь – это искра. Чиркнуло – и возгорелось. Сначала появляется крохотный огонек, потом огонь постепенно набирает жизненную силу, становится все сильнее и сильнее, чтобы в итоге заиграть всеми отблесками и яркими красками неудержимого пламени, рвущегося ввысь, на свободу, за облака.

У человека на это уходит не так много времени, себя он осознает уже на заре детства, если можно так выразиться. Но Аллах создал человека уже после всех земных тварей. А старшим его братьям разума не дал, однако некоторых щедро наделил сообразительностью. Последнее человек часто принимает за разум. Пусть. Это, по воле Аллаха, не так, но близко к истине.

Бей осознал себя как-то сразу, целиком. Была пустота, ничто, колыхалась лишь на дне бытия крохотная искра, и вдруг – запахи, звуки, а потом и свет. Ослепительный, яркий, ни на что не похожий. Бей увидел Мир. Себя. Увидел мать. Брата и сестер. И понял, что надо жить, бороться и нигде никому ни в чем не уступать.

Тут еще, конечно, многое зависит от того, кто ты есть и где родился. В этом смысле Бею повезло. Родился он, положим, уже в плену, но был не кем-нибудь, а пардовой рысью, к тому же самцом: одним из двух в выводке, причем более крупным. Он, конечно, не знал, что это само по себе делает его редкостью, ценимой буквально на вес золота, – впрочем, на него, тогдашнего, не так-то и много бы золота ушло…

Тем паче он не знал, что цена его на момент рождения измеряется не османскими гурушами, а испанскими кастельяно, столь же чистого золота, но на четверть легче.

Их семейство обитало в замке дона Антуана Эстериса Оронцо-и-Асеведо, в отдельном флигеле при псарне (чистый вольер, отборная пища, тщательный уход), который слуги с усмешкой (и украдкой) называли «гаттерера», «кошатник». Разумеется, этого Бей тоже не знал.

Первые дни и недели жизнь казалась ему чем-то сладким, тихим и ровным среди людской суеты и мельтешения: никакого страха перед Миром, лишь любопытство и впитывание нового, а новым было все. Но судьба частенько переменчива к своим отпрыскам. Не миновала чаша сия и Бея. Перемены явились в замок дона Эстериса в виде сановного вида господина, облаченного во все черное. Звали господина дон Гийом де Суньига, и прибыл он в замок с вполне конкретной целью: по королевскому поручению выбрать подарок для турецкого султана.

Сулейман Кануни, чье прозвание в Европе переводили не как Справедливый, а как Великолепный, слыл человеком разборчивым, образованным, педантичным и отличить безделушку от вещи нужной, ценной сумел бы сразу. Тут, учитывая, что ставки очень высоки, нужно было крепко подумать, что именно преподнести в дар султану, чем его поразить и порадовать. К своему давнему другу Эстерису, знатоку и ценителю всяческих диковин, Гийом отправился, пока еще не сделав окончательный выбор. Мысль подарить султану детеныша пардовой рыси пришла ему в голову уже там – и завладела его натурой целиком. К тому же де Суньига был человеком сведущим и имел основания полагать, что у турок тяга и страсть к таким вот «игрушкам», как говорится, в крови.

После обеда (гость прибыл в замок как раз к полудню) они с хозяином вышли во двор и, мирно беседуя, неторопливо направились в сторону «гаттереры».

– Политика, мой друг, исключительно политика, будь она неладна! – промолвил гость, осматриваясь. Давненько он тут не был. Что же, интересно, изменилось? Да почти ничего, все по-прежнему: мощенный булыжником просторный двор, ближе к крепостной стене прохладными шатрами раскинулись кроны олив, хозяйственные постройки не мозолят глаза, все чисто и даже уютно, несмотря на жару и белесые небеса, на которых божьим оком застыло раскаленное солнце. – Вот и прибыл к тебе с нижайшей просьбой. Надеюсь, не откажешь старому другу?

Дон Антуан Эстерис промолчал, ожидая продолжения. И так было понятно: свое путешествие Гийом совершил не просто из дружеских чувств. Особенно в свете того, что он будет сопровождать посла ко двору османского султана, причем отбывает их миссия буквально на днях.

Вообще-то хозяин догадывался, что именно у него попросят, и уже прикидывал, какого из котят отдать. Поскольку речь идет о королевском подарке, прямой выгоды это нынешнему владельцу принести не могло, но… в конечном счете принесет, что там притворяться. Золото имеет привилегию править этим миром. Не будем отступать от столь мудрого изречения.

– Ты же знаешь, что я не только удостоился чести быть включенным в посольство, но еще имею поручение и от Королевской библиотеки, – сказал гость, и дон Эстерис кивнул. – Да, мне поручено по возможности собрать в Турции античные и арабские древние рукописи, коих, насколько нам известно, там достаточно, но, может статься, значительная их часть не представляет интереса для неверных. И чем значимее будет дар, тем больше окажется доверие и расположение их двора… Что скажешь, мой друг?

– Что тут сказать? – после небольшой паузы ответил хозяин. – Я с радостью помогу и послу, и королю, а особенно тебе, Гийом. Речь идет о каком-то из моих гатто пардино последнего выводка, не так ли?

Гость с улыбкой склонил голову.

– Тогда быть посему. Впрочем… Есть одно небольшое затруднение. Моя младшая, Лаура, очень полюбила того из рысят, которого я хочу отдать тебе. А в дар султану пристало поднести именно его, потому что он не просто лучший в нынешнем помете, но и вообще редкостный экземпляр: впервые вижу такого среди пардино, хотя, как тебе известно, разбираюсь в них лучше многих, – сказал дон Эстерис, и гость, понимающе улыбнувшись, приложил руку к сердцу. – Но ребенку наши желания, пусть и имеющие отношение к политике, объяснить сложно, а то и никак невозможно. Я, признаться, не представляю, что ее может утешить в такой ситуации.