ШУТ. Только я умоляю — не трогайте вы апельсины. Черт его знает, что там у них внутри. Вы меня слышите?

МАКС. Да-да.

Шут засыпает. Макс откладывает блокнот, рассеянно смотрит в море, роется в мешке. Достает апельсин, прикладывает его к левому уху, слушает. Опять смотрит в море, забывается, машинально вскрывает апельсин, из которого в синем облачке эфирного масла появляется Ольга.

ОЛЬГА. Ровно год назад умер отец. Это был чудовищно трудный, траурный год. Степень моего гражданского психоза достигла такого накала, что нужно было на что-то решиться: или окончательно сойти с ума, или успокоиться, взять себя в руки. Я стала невыносимой. За утренним чаем выступала, как оратор на митинге, — с пеной у рта. Слушая новости, подпрыгивала на стуле и орала, как на футбольном матче. Соседи пугались, звонили в дверь — думали, убивают кого-то: то ли мы, то ли нас. И что теперь? К чему я пришла? Вдруг накрыла догадка. Дело тут не в тиранах, диктаторах и упырях — дело в людях. Как они хотят, так и живут. Им нравится так жить — и гори все огнем. В сотый раз цитирую Наполеона: «География — это всегда приговор». А как еще объяснить нашу абсурдную жизнь? Здесь рождаются ебанько. Гордые за Победу. Гордые за Гагарина. Как будто сами слетали в космос. Как будто сами взяли Берлин. Но знают они почему-то только одно — воровать. И всех ненавидеть, люто, самозабвенно. Таджиков, кавказцев, но главное — американцев. С хуя ли им так хорошо? Нас это бесит, нервирует. Мы ненавидим всех — так широко и размашисто, что в процессе забыли не только себя, но даже евреев. Разбавленная на весь мир, наша ненависть до них теперь не доходит. А жаль — евреи, они реактивные. Правда, всегда удивляемся: за что они нас-то не любят? Нас-то за что не любить? Так и живем, чередуя две неуемные страсти: воруя и ненавидя. Я бы тоже что-нибудь стырила у государства. Вот сколько б смогла унести, столько и стырила. Я — обыкновенный кирпич в этой системе, но меня вставили в стену пустого, аварийного сарая, называется «школа» — здесь много не наворуешь. Но кирпичом я быть не перестану — я хочу воровать. Понимаете? Много! По одной простой причине: кругом воруют все, кто имеет такую возможность. Вот начнут все убирать говно за своими собаками, и я буду убирать. А пока тут у нас десять кучек на квадратный метр, и я что — должна соскребать совком свою персональную какашку? Не вижу смысла. Я обычный серенький человек, я хочу хапнуть как можно больше, а убирать говно за своей собакой, подавать пример культурного поведения — это извините, это не ко мне. Вот и вся философия, может, национальная, а может, совковая — кто ее разберет.

МАКС. Вы безупречны, ваша горечь как мед, ваше отчаяние — оно волнует меня! Как ваше имя?

ОЛЬГА. Ольга.

МАКС. Оленька. А я — Максимилиан. Вы будете моей супругой, Ольга? Моей Прекрасной Дамой. Неутомимой помощницей во всех делах, в разгребании авгиевых конюшен империи. Вам придется дышать не духами и туманами, а зловонными испарениями древних нечистот. Империя накопила их много, копила их долго, веками — в своих коллекторах зла.

ОЛЬГА. Я…

МАКС. Вы согласны?

ОЛЬГА. Да, конечно. Но дело в том…

МАКС. Она согласна! Боже, я с ума сойду от счастья!

ОЛЬГА. Я пить хочу. Скорее. Дайте мне воды!

МАКС. Всю воду выпил Шут — он очень нервничал.

ОЛЬГА. Какая незадача… Я умираю, Макси-мили-ан.

Она умирает от жажды. Макс не верит своим глазам, потом верит, приходит в ужас. Вне всякой логики вскрывает второй апельсин. Из эфирного облачка появляется Маша.

МАША. Не надо говорить со мной о добровольном рабстве, выше которого якобы нет ничего. Вы — лукавые «ловцы человеков», ловите их себе на прокорм — хладнокровно, как рыба рыбу. Если бы Христос хотел моего рабства, он бы так и сказал. Господь прям в словах, и пря Его нацелена на мутные умы интерпретаторов и ловкачей. А эти множатся, как борщевик. Вы, инквизиторы на службе царей и тиранов, душители свободы ради спасения мира. Конечно — ради чего же еще? А на деле — все в теле, все для себя, под себя и в свое удовольствие. Личная власть и высокий статус в обезьяньей стае — вот предмет ваших ночных медитаций. Вы облачились в черные одежды гордыни, а говорите «мы не от мира сего». Презираете всех, кроме авторитетных воров, с которыми делите ренту. Вы захватили право на истину, право на покаяние, право на Христа и готовы оборонять захваченное вами добро всей силой бандитского государства. Наверное, вы сами бандиты, если поступаете так перед Господом. Или для вас Его не существует? Для вас Он давно распался на пиксели? Там, в начале 30-х, от Рождества… Можно воды? Что-то во рту пересохло.

МАКС. Вы понимаете…

МАША. Маша.

МАКС. Очень приятно. Максим. Понимаете, Шут очень нервничал…

МАША. Я не шучу — дайте скорее воды!

МАКС. Боже правый…

МАША. Я умоляю — воды! Или свободы!

МАКС. Как свободы?

МАША. Или воды, или свободы! Я умираю, прощайте!

МАКС. Нет, пожалуйста! Эти секунды. Все слишком коротко — я не смогу. Нет, я могу, я попробую вскрыть себе вены. Маша! Маша, вы будете пить мою кровь?

МАША. Лучше сок… апельсиновый… фрэш… без льда.

МАКС. Да, конечно, болван, есть еще апельсин!

Макс трясущимися руками вскрывает третий апельсин. Маша умирает — появляется Ирина.

ИРИНА. Любимый, желанный, нетленный. Ложись со мной рядом, дыши в мое ухо, ласкай мою рыжую белку. Налей мне водички.

МАКС. Нет, только не это!

ИРИНА. Но почему, дорогой? Тебе жалко воды для меня? МАКС (в полном отчаянии). Шут, просыпайся, все кончено — я просыпаюсь!

Макс сворачивается на песке калачиком, рыдает.

ШУТ (просыпается). Что? Почему? Что случилось?

ИРИНА. Воды! Принесите воды! Умоляю!

Шут, не вполне понимая, что делает, подхватывает Ирину на руки, бежит к морю, опускает девушку в воду.

ИРИНА. Спасибо! Какое блаженство! Прохладное море…

ШУТ (Максу). Вы можете мне объяснить, что случилось? И кто эта девушка?

МАКС (не верит своему счастью). Я почему-то подумал: соленое море — не то.

ШУТ. Что это значит «не то»?

МАКС. Я подумал — нужна питьевая.

ИРИНА. Любимый!

ШУТ. Вы можете мне объяснить?..

МАКС. Прости, не сейчас. Не могу. Мне столько пришлось пережить.

ИРИНА. Вода абсолютно прозрачная, словно в раю.

МАКС. Скажу тебе только одно…

ШУТ (упавшим голосом). Апельсины пропали?

Появляется Фата Моргана — в женской своей ипостаси.

ФАТА МОРГАНА. Я должна говорить со своим пациентом с глазу на глаз (Ирине.) Не удивляйтесь — это врачебная тайна.

ШУТ (Максу, тихо). Или военная хитрость.

МАКС. Что ты сказал?

ШУТ. Принц, не ловите ворон.

МАКС. Не понимаю, о чем ты. Какие вороны?

Шут и Ирина отходят в сторону. Прогуливаются.

ФАТА МОРГАНА. Вижу, у нас пополнение.

МАКС. Да.

ФАТА МОРГАНА. Любите женщин?

МАКС. Ну…

ФАТА МОРГАНА. Больше родного отца?

МАКС. Я…

ФАТА МОРГАНА. Больше, чем три апельсина?

МАКС. Я не хочу… я надеюсь, что эта история в прошлом.