Из компании позвонили, когда Огилви переодевался к обеду. Поскольку «Левиафан» на час отставал от гринвичского времени, Джеймс Брюс, должно быть, находился в своем доме в Суррее. Разговаривая с ним, Огилви смотрел из окна на спокойное тропическое море. Стюард застыл рядом с форменной рубашкой в руках, отвернув взгляд от бледного тела капитана.

— Слушаю вас, капитан Брюс.

— Седрик, из Монровии сообщают, что твой пилот сегодня прилетел туда.

— Спасибо, капитан Брюс. Я отмечу это в журнале.

— Седрик, может, перестанешь называть меня «капитан Брюс»?

В спокойном голосе Огилви появились жесткие нотки.

— Мне больше не нужен вертолет. Я проплыл мимо Хардена. Он остался у меня за кормой.

— Откуда ты это знаешь?

— Брюс, мы в море, и я знаю это.

— Седрик, у нас тут все взбесились. На этот раз ты зашел слишком далеко.

— Взять этот вертолет на борт было чертовски глупой идеей. Всякий раз, поднимаясь в воздух, он угрожал безопасности моего судна.

— "Левиафан" так же непоколебим, как аэродром, — раздраженно ответил Брюс.

— На вертолете не очень-то полетаешь при восьмибалльном шторме.

— Однако такой шторм не мешает вертолету, который доставляет тебе свежее мясо из Кейптауна.

— Так это двухмоторный «Сикорский». Он предназначен именно для таких условий, и пилотируют его парни, знающие свое дело. Никакого сравнения с этим комариком, который ты пытался мне навязать. Вертолет из Кейптауна один раз прилетает и улетает, а моя команда заслуживает почты и свежей пищи.

— Компания хочет, чтобы ты вернул вертолет.

Голос Огилви стал еще жестче.

— Если вертолет вернется на «Левиафан», я привяжу его к палубе и закую пилота в кандалы.

— Седрик...

— Ты мне веришь?

После недолгой паузы Брюс ответил:

— Да, Седрик, я тебе верю, но не знаю, понравится ли это директорам.

— Скажи своим директорам, что я нашел и устранил причину загрязнения топливных резервуаров, из-за которого «Левиафан» едва не сел на мель в Соленте. Скажи им, что мои рабочие починили вторую причальную лебедку. Скажи им, что я ликвидировал три десятка утечек пара в машинном отделении. А затем скажи им, что при плохой погоде вертолет бесполезен. И если эти сухопутные крысы поинтересуются, почему я говорю о плохой погоде, то можешь им напомнить, что «Левиафан» направляется к мысу Доброй Надежды, а в июле в тех краях зимний месяц.

Хардену снилось, что он катается на санях. Было холодно. Сани скользили по рыхлому снегу, полозья свистели, деревянная рама потрескивала. Над ним, зловеще крича, кружились птицы. Сани вспрыгнули на бугор и, накренившись, покатились вниз по крутому склону. Не успев остановиться, он врезался в черную стену у подножия склона и перевернулся. Стена перевернулась вместе с ним. Она была повсюду. Харден завопил от страха.

— Питер!

Это Ажарату. Он на борту яхты. Как ни странно, укрыт одеялом. Харден открыл глаза. Небо над головой исчезло. Ажарату, одетая в штормовку, сидела у штурвала, положив одну руку на колесо, а вторую на плечо Хардена. Харден пощупал волосы. Они намокли. Он сел, оглядываясь вокруг. Верхушка мачты «Лебедя» тонула в густом тумане.

— Господи! Почему ты не разбудила меня?

— Ты бы не смог ничего сделать.

— Сколько времени я спал? — Харден протер глаза.

— Четыре часа, — тихо ответила она, всматриваясь в туман. — Питер, все случилось очень быстро. Туман как будто упал на нас с небес. Или выпрыгнул из воды.

— Мы добрались до Южной Атлантики, — сказал Харден.

— Неожиданно похолодало. А затем — туман. — В голосе Ажарату слышался испуг.

— Он поднимется, — успокоил ее Харден и взглянул на компас.

Яхта плыла верным курсом. С юго-востока дул сырой бриз. Поверхность моря была спокойной, но иногда катившиеся с юго-запада волны резко встряхивали «Лебедь», словно какое-то морское существо хватало яхту за киль и дергало ее для пробы.

Вокруг них раздавались живые звуки, хотя они находились за сотни миль от ближайшего острова. Где-то в тумане послышался крик одинокой птицы, а рядом с яхтой фыркали какие-то морские млекопитающие. Харден посмотрел в сторону звука разглядел в густом тумане зловещую тушу кита.

— Так странно, — прошептала Ажарату.

Харден вздрогнул.

— Здесь зима? — спросила она.

— Пока нет, но скоро будет, — ответил Харден тихо, зачарованный жуткой тишиной и непроглядным туманом.

Он прошел на бак и поднял стаксель. Яхта прибавила в скорости четверть узла и направилась к невидимому горизонту.

Южная Атлантика была огромным и пустынным океаном. Яхта много дней плыла по бурным водам. На далеком горизонте — тонкой линии между голубым небом и темной водой — не появлялось ни струйки дыма, ни паруса. Здесь, в отличие от тропиков, воздух был свежим, ясным и прохладным, а небо — таким прозрачным, что казалось, если пристально вглядеться, то можно увидеть черные просторы космоса.

Море, как ни странно, было спокойным, но под гладкой поверхностью воды с юго-запада постоянно катились огромные валы. Харден мрачно глядел на них. Они напоминали ему о том, что ожидает его в тех краях, куда он держит курс.

Бывали штили, бывали ураганы, и эти ураганы — когда ветер часами дул со скоростью пятьдесят узлов — налетали все чаще и чаще. Поскольку ветры дули главным образом с юго-востока, Хардену приходилось все время идти в крутой бейдевинд и терять время. Но все же он предпочитал плыть в открытом море, а не идти галсами вдоль африканского побережья, где встречный ветер был бы не таким сильным.

Он направлял яхту к точке западнее Кейптауна, надеясь, что дальше к югу поймает попутный ветер.

Он опасался, что «Левиафан» догонит яхту у мыса Доброй Надежды, обогнет южную оконечность Африки и направится в Персидский залив со скоростью, которая в два раза превысит его скорость. Харден гнал яхту вперед. Исчерпав возможности судна до конца, он был на грани катастрофы. Самый тяжелый стаксель — парус, слишком жесткий для использования в обычных условиях — подвергался непомерным нагрузкам. Во время ураганов Харден шел под стакселем, хотя инстинкт давно требовал спустить парус. Когда «Лебедь» слишком сильно накренялся и начинал терять ветер, он зарифлял грот и давал большому стакселю нести яхту дальше, рискуя тем, что парус может оторваться.