Неожиданно он проснулся. «Лебедь» едва тащился вперед. Харден взглянул на часы. Четыре ночи. Яхту окутывала непроглядная тьма, а ветер снова дул с северо-востока. Каждая частица его тела хотела спать, но он знал, что сперва нужно поставить второй стаксель. Проклиная свое решение купить вместо кеча или иола шлюп, он заставил себя поднять большой стаксель и убрать грот. И только свалившись без сил около штурвала и увидев, что указатель скорости показывает шесть с половиной узлов, Харден признал, что преимущества двухмачтовых яхт несколько преувеличены. «Лебедь» плыл быстрее, чем любой кеч, который ему когда-либо приходилось видеть.

Он снова проснулся перед рассветом. Тяжелые волны били в широкий борт шлюпа, стараясь сбить его с курса. Харден спустил второй стаксель, поднял гром и направил яхту новым курсом — на юго-восток, в открытый океан. Когда он проснулся в следующий раз, солнце грело ему затылок. Волны успокоились, и он снова повернул яхту на юг. Глядя усталыми глазами на пустынный океан, он решил, что ночь прошла удачно.

Небо обещало очередной жаркий тропический день, один из последних, которые им предстоит увидеть. Три дня назад они пересекли экватор, вчера — пятую параллель. В шестистах милях к западу находился остров Вознесения, в тысяче миль на восток — устье Конго. Впереди лежала Южная Атлантика, а за кормой находился «Левиафан», который направлялся к мысу Доброй Надежды, не обращая внимания на ветер, течения и погоду.

На палубу вышла Ажарату.

— Я надеялась, что ты меня разбудишь, — заявила она обиженным тоном, — и проспала всю ночь. — Она взяла лицо Хардена в свои руки, как будто собираясь поцеловать, но только поглядела на него и сказала: — Ты за эти дни выпил слишком много лекарств. Твои глаза блестят, как будто мраморные.

Харден сказал ей, какой держать курс, спустился вниз и завалился на койку, слишком усталый, чтобы смывать с лица соль.

В его сон ворвался крик Ажарату. Пошатываясь, Харден поднялся на палубу. Яхта развернулась против ветра. Порывы ветра гнали пятибалльные волны с пенящимися гребнями. Генуэзский стаксель запутался в канатах и бил кольцом из нержавеющей стали по мачте, угрожая прорвать грот. Ажарату медленно двигалась вперед по крыше рубки, пытаясь дотянуться до кольца.

— Нет! — закричал Харден, бросившись вперед, и схватил Ажарату за руку в то мгновение, когда она почти дотянулась до паруса. Затем оттащил ее прочь и стал ждать, пока «Лебедь» развернется еще сильнее против ветра, чтобы схватиться за тяжелое кольцо.

Налетевший порыв ветра ударил в парус, и полотнище едва не сбросило Хардена с крыши рубки. Вдвоем с Ажарату они закрепили полуоторвавшийся парус.

Харден показал Ажарату место, где стальное кольцо раскололось, и она поразилась, как мог сломаться такой толстый кусок металла. Харден возразил, что на борту яхты нет ни одной детали оснастки, которая не могла бы сломаться от чрезмерных нагрузок. Они подняли новый стаксель, и Харден потратил час, пришивая к поврежденному парусу новое кольцо, после чего отправился спать дальше.

В полдень жара выгнала его из каюты. Харден, пошатываясь, вышел на палубу, зачерпнул ведром теплую морскую воду и вылил ее себе на голову. Бросив одобряющий взгляд на Ажарату, которая умело управлялась с парусами, он по положению солнца определил местонахождение яхты.

— Где мы находимся? — спросила Ажарату.

— В двух тысячах двухстах трех милях к северо-западу от Кейптуана. Неплохо идем.

Ажарату хотела было что-то сказать, но остановилась. Наконец она произнесла:

— Я хотела сказать: «На все Божья воля», но решила, что это немного чересчур в наших обстоятельствах. Верно?

— Все зависит то того, на чьей Он стороне.

Харден растянулся в полоске тени от грота. Жаркое солнце припекало ему бока, но Ажарату управляла яхтой так умело, что полоска тени оставалась неподвижной. Ее взгляд то и дело перебегал с парусов на компас и на лицо Хардена.

— Говоря так, ты искушаешь судьбу.

Харден приподнялся, опершись на локоть.

— Мы проплыли более четырех тысяч миль без остановки — из них две тысячи за последние двенадцать дней — и пока что живы, а яхта цела. Мы уже давно искушаем судьбу.

— Лучше спи.

Грот слегка заполоскал. Харден забеспокоился, что парус мог растянуться от долгого употребления. Но прежде чем он открыл рот, Ажарату поправила парус.

— Спи, — улыбнулась она.

Харден заснул.

— В Монровию? — воскликнул пилот вертолета, вскинув голову на Огилви, как птица, заметившая приближающегося ястреба. — Какого черта мне делать в Монровии?

— Откровенно говоря, молодой человек, я буду очень рад, если вы продадите свой вертолет туземцам за пригоршню безделушек и сами останетесь там. «Левиафан» в вас не нуждается.

— Я даже не знаю, где это — Монровия, — запротестовал пилот.

— Второй офицер сообщит вам курс и частоту пеленга.

— Но капитан Брюс...

— Не он командует этим кораблем. Убирайтесь, сэр.

Огилви, стоя в крыле мостика, наблюдал, как боцман сопровождает пилота к его аппарату. Машина с жужжанием поднялась в воздух и растворилась в дымке над восточным горизонтом.

— Второй!

— Да, сэр!

— Когда он прибудет в Монровию?

— К 15.00.

Огилви посмотрел на часы. Осталось два часа. И еще час пилоту понадобится, чтобы сообщить в либерийский офис компании, что его выгнали с «Левиафана».

— Я буду у себя в каюте, когда позвонят из компании.

Второй офицер решил, что у него появился шанс войти в доверие к капитану, и сказал с заговорщицкой ухмылкой:

— Сэр, может быть, приказать боцману отключить коротковолновую связь?

— Чего ради?

Улыбка исчезла с лица офицера.

— Сэр, приборы... хм... их нужно проверить. Профилактика...

Огилви холодно посмотрел на юного офицера.

— Второй, когда вы станете командовать кораблем, то узнаете, почему капитан судна не отвечает ни перед кем, кроме Бога.

Второй офицер проглотил комок.

— Да, сэр.

На каменном лице Огилви внезапно появилась улыбка.

— Кроме того, второй, вы узнаете, что в подобных условиях вы едва ли станете бояться предстоящих объяснений.