Вне кантианского контекста термин «автономия» чаще всего означает некий идеал и указывает не на фактическое состояние, а на далекую цель. В этом случае автономию надо понимать как процесс, требующий усилий. Стремиться к автономии значит пытаться как можно полнее освободиться от всего того в себе, что не является свободным. Это доступно только разуму, как это показывает Спиноза (а также Маркс и Фрейд), и идея автономии только в этом случае обретает смысл: «Свободный человек, – пишет Спиноза, – это человек, руководимый в жизни исключительно разумом». Никогда и никому подобная автономия не дается в готовом виде – ее надо добывать трудом, причем постоянно. Автономии как таковой не существует, есть лишь не имеющий завершения процесс автономизации. Свободным не рождаются, свободным становятся.

Злоупотребление властью, чаще всего основанное на наивном убеждении, что с помощью власти можно решить все проблемы. Поклонник авторитаризма слишком рассчитывает на покорность, которая необходима, но далеко не достаточна.

Законная или признанная власть, а также добродетель, позволяющая эту власть осуществлять. Авторитет – право приказывать другим людям и искусство заставлять их слушаться приказов.

Мнение авторитетного лица (власти, традиции, признанного или почитаемого автора), используемое как аргумент в споре. Прибегающий к подобной аргументации спорщик совершает двойную «провинность» – против разума, который не нуждается ни в каких авторитетах, и против авторитета, который заслуживает лучших аргументов. Если бы папа римский рассчитывал только на силу убеждения, разве понадобился бы ему догмат о собственной непогрешимости? А если этот догмат нас все равно не убеждает, то зачем он нужен?

Авторитет заслуживает подчинения, но не слепой веры. Поэтому аргументация, основанная на авторитетном мнении, не имеет ценности. Если разум готов демонстрировать покорность, что в нем остается от разума?

Греческое слово, означающее христианскую любовь-милосердие. Агапэ – любовь, которая все отдает и ничего не ждет взамен – ни ответной любви, ни даже надежды на ответную любовь. Это чистая любовь, то есть любовь в чистом виде. Она основывается не на ценности предмета любви (в отличие от Eros’a), но сама придает ему ценность. Агапэ – это любовь к своему предмету не потому, что он хорош; он становится хорошим потому, что становится предметом этой любви. Она не связана с субъективной радостью (в отличие от Philia), но сама создает радость. Агапэ – это любовь к своему предмету не потому, что ей радостно; ей радостно потому, что есть предмет любви. Вот почему агапэ– универсальная и бескорыстная любовь, любовь, свободная от «эго» и эгоизма. Если Бог существует, то именно такова любовь Бога («Бог есть любовь», – говорит св. Иоанн). Если Бога нет, агапэ – это то, что более всего походит на Бога. Весьма сомнительно, чтобы люди были способны на такую любовь, но, даже если она существует только в виде мечты или идеала, этот идеал говорит сам за себя, ибо указывает путь к безмерной, как говорит бл. Августин, свободной от привязанности, как говорит Паскаль, наконец, свободной от принадлежности к кому-либо, как говорит Бобен (14), любви. В общем-то это почти беспредметная любовь – любовь, свободная от себя и всего остального.

Мы не знаем, есть Бог или нет, – мы не можем этого знать. Именно поэтому существует вера и атеизм – два вида убеждений. По этой же самой причине существует и агностицизм, отвергающий веру в то, чего не знаешь. Вполне достойная позиция, в основе которой, на первый взгляд, лежит здравый смысл. Действительно, о каком выборе может идти речь, если толком не знаешь, что выбираешь? И тем не менее эта видимость разумного подхода обманчива. Если бы мы знали наверняка, есть ли Бог, вопрос выбора вообще не стоял бы. Но разве может человек жить без убеждений?

В переводе с древнегреческого agnostos означает «неизвестный» или «непознаваемый». Быть агностиком значит принимать эту неизвестность всерьез и не пытаться из нее выбраться. Агностик просто признает, что не знает, и на этом ставит точку. Несмотря на достаточно большой смысловой потенциал, слово «агностицизм» употребляется исключительно в религиозном контексте. Если Бог абсолютно непознаваем, а смерть полностью непознаваема, то агностик воздерживается от высказываний в адрес и того и другой. Он предпочитает оставить вопрос открытым, очевидно полагая, что смерть его «закроет» или, по меньшей мере, осветит. Слабое место агностицизма вытекает из его очевидности. Агностицизм – крайне ограниченное учение именно в силу того, что оно само не ставит перед собой никаких границ. Раз никто точно не знает, есть ли Бог, значит, мы все вроде бы должны быть агностиками. Но тогда признание в собственном невежестве перестанет быть отличительной чертой агностицизма и превратится в одну из характеристик человеческого рода как такового. Что же тогда останется от агностицизма? Выходит, он существует только благодаря тому, что существует что-то другое, от чего он отличается. Быть агностиком значит не столько признаваться в незнании (это признают также многие атеисты и верующие), сколько цепляться за это незнание. Но как убедиться, что эта точка зрения самая правильная, если за ней нет гарантии знания? Значит, в нее надо верить. Вот почему агностицизм это тоже разновидность веры, только веры негативной – веры в собственное неверие.

По-гречески agonia значит «страх», agon – «битва». Агония и есть битва – последняя безнадежная битва за жизнь со смертью. Почти все люди испытывают перед ней страх, и только мудрецы принимают как должное. Единственным победным исходом этой битвы мог бы стать покой, и счастливы те, кто сумел познать его еще при жизни. Стоит ли бороться до конца только ради того, чтобы умереть вооруженным до зубов? Уж лучше оставить жизнь – когда она тебя оставляет – с тихим достоинством. И спасибо врачам, которые в решающий момент приходят к нам на помощь.

Городская площадь в Греции, в частности в Афинах. На такой площади философствовал Сократ. Но агора являла собой прежде всего центр общественной и политической жизни, поэтому в расширительном значении агорой иногда называют спор или дискуссию, протекающую в демократической обстановке. Помню, на каком-то коллоквиуме один из коллег с упреком спросил меня, почему я «дезертировал с агоры» (я провинился только в том, что затронул старую как мир тему мудрости, вместо того чтобы присоединиться к обсуждению злободневного сюжета). Не прошло и нескольких секунд, как тот же самый коллега бросил мне еще один упрек – в том, что я, по его мнению, «популярный мыслитель», потому что он как-то видел меня по телевидению. Что ему ответить? Что телевидение в наше время – это та же агора (или ее часть) и что нет никакого противоречия между тем, чтобы в качестве философа заниматься поисками мудрости, и тем, чтобы в качестве гражданина выступать за справедливость? Сократ, хоть и выступал на городской площади, никогда бы не спутал философское сочинение с избирательным бюллетенем…

Предрасположенность к физическому или словесному насилию, сопровождаемая склонностью напасть первым. Агрессивность – одновременно и сила, и слабость. Можно сказать, что это сила слабых Именно они полагают, что лучшая оборона – это нападение. В этом они конечно, правы. Но стоит задуматься: почему же им все время приходится обороняться?