Стремление поставить человека в центр, но не ценностей, как это делает гуманизм, а бытия. С точки зрения антропоцентризма Вселенная создана исключительно для нас, а потому все на свете должно вращаться вокруг нас. Сущность антропоцентризма настолько же легко понять с позиции психологии (что-то вроде нарциссизма, свойственного целому виду), насколько трудно принять с позиции рационального мышления. Почему, собственно, человечество должно оказаться в таком удивительно привилегированном положении? Ответить на этот вопрос нельзя, не прибегая к помощи религии, которая сама является парадоксальной формой антропоцентризма (ее истинным центром остается Бог), или критицизма, который являет собой гносеологический антропоцентризм. «Коперникианская революция», предложенная Кантом, на деле является контрреволюцией, попыткой вновь поместить человека в центр, откуда его изгнал прогресс науки. И не только в центр познания посредством трансцендентальности, но и в центр творения (представив его как конечную цель творения) посредством свободы. Но это все равно что признать идеи Просвещения, не отказываясь при этом от веры. Центральным вопросом философии, утверждает Кант, является вопрос: «Что такое человек», и все остальные вопросы сводятся к нему же. Лично я считаю это проявлением философского антропоцентризма, и это служит одной из причин того, что я не кантианец.

Более убедительным представляется мне в этой связи Фрейд. В знаменитом отрывке из «Опытов прикладного психоанализа» он перечисляет три нарциссические травмы, которые нанес человечеству научный прогресс: коперникианская революция, т. е. подлинная революция, совершенная Коперником, в результате которой человек оказался изгнан из центра Вселенной (космологическое унижение); эволюционизм Дарвина, указавший человеку на его место в животном царстве (биологическое унижение); наконец, сам психоанализ, доказавший, что «мое “я” не является хозяином в собственном доме» (психологическое унижение). Я бы добавил к этому списку Маркса, Дюркгейма и Леви-Строса (29), которые показали, что человечество не является хозяином ни самому себе, ни истории. Разумеется, следует иметь в виду, что античные мыслители, как о том напоминает Реми Браг (30), отнюдь не рассматривали центральное положение как привилегированное (Плотин приводит в пример человеческое тело, а Макробий (31) – сферу; и в том и в другом случае центр – скорее «низ», чем «верх»), а сама Земля вплоть до Возрождения виделась чем-то вроде подвала Вселенной, но это, в конце концов, не так уж и важно. Гораздо важнее другое: вся совокупность знаний новейшего времени определенно свидетельствует против антропоцентризма, что доказывает правоту Фрейда. И как же повел себя в этих обстоятельствах антропоцентризм? Присущий ему нарциссизм быстро нашел себе разнообразные утешения: философские (Кант, Гуссерль (32)), научные или псевдонаучные (антропогенный принцип), наконец и главным образом, психоаналитические. Мое «я» не может распоряжаться в собственном доме? Ну и что, зато у меня есть подсознание, мое второе «я», и пусть оно порой ведет себя абсурдно, так даже интереснее! Не спорю, в этом присутствует элемент искажения психоанализа, но таково основное правило всякого успешного предприятия, которое не обходится без недоразумений. Просто Нарцисс покинул свой водоем и разлегся на диване. «Ах, до чего я интересный человек! Какая во мне глубина! Какая сложность! А взять моего отца? А мою мать? Какая бездна смыслов, драм, прихотливых желаний!» И вот уже психоанализ, начинавший с роли психологической травмы нарциссического сознания человечества, превращается в его очередное, нарциссическое же, утешение, может, только еще более самовлюбленное и болтливое, чем все прочие. Хорошо еще, что психоанализ иногда способен излечить нас от себя самого. Стоит утратить интерес к себе, и с лечением покончено.

Научное и даже несколько педантичное название доказательства от противного (Абсурд). Иногда апагогическим называют также доказательство истинности суждения путем опровержения не одного прямо противоположного суждения (как в доказательстве от противного), а всех суждений, которыми можно было бы заместить данное суждение в рамках решения одной и той же проблемы. Эта процедура столь же тяжеловесна, сколь и обозначающее ее слово.

Отсутствие страсти, воли или энергии. Впрочем, подобная многозначность термина появилась лишь в новейшие времена вместе с верой в то, что в основе энергии и воли обязательно лежит страсть. Поэтому людям новейшего времени апатия часто представляется симптомом (в частности, некоторых шизофренических или депрессивных состояний), и нельзя сказать, что они так уж заблуждаются. Другой вопрос, сводится ли понятие апатии только к этому. Если мы рассмотрим его этимологию и установим его первоначальное значение (apathos в переводе с греческого – отсутствие страсти, волнения), то перспектива разительным образом изменится. Стоики, например, полагали апатию не слабостью, а добродетелью. Почему? Потому что они больше верили в храбрость, чем в страсти, а для того, чтобы действовать, вовсе не нуждались в каком-то особом подъеме. Может быть, в отношении страстей они были прозорливее нас – как мы прозорливее их в отношении воли? Познать можно лишь то, что преодолеешь. У каждой эпохи – те озарения, которых она заслуживает.

Логически необходимый, например, в доказательстве (термин происходит от греческого apodeiktikos, что значит доказательный). Одновременно эпитетом аподиктический называют один из модусов суждения. То или иное высказывание может быть ассерторическим (если сводится к сообщению факта), проблематическим или гипотетическим (если сообщает о возможности) и, наконец, аподиктическим (если выражает необходимость). Следует различать между собой эти два значения термина «аподиктический», поскольку первое выражает достоверность, чего нельзя сказать о втором. Достоверность высказывания зависит не от модуса суждения, а от надежности доказательства. Любое высказывание – ассерторическое («Бог существует»), проблематическое («Возможно, Бог существует») или аподиктическое («Бог не может не существовать») – является достоверным только в том случае, если его доказательство носит аподиктический характер, иначе говоря, если оно действительно является доказательством. Это объясняет, почему можно сомневаться в необходимости или достоверности факта и быть уверенным в вероятности чего-либо.

Откровение (apokalupsis) или конец времен, о котором говорится в одноименной книге, приписываемой св. Иоанну. Тот факт, что слово «апокалипсис» стало нарицательным и употребляется для обозначения особенно страшной катастрофы, выглядит достаточно красноречивым: даже в верующих страх сильнее надежды. Впрочем, не будь страха, и надежда стала бы не нужна.

По Ницше, один из двух принципов греческого искусства, а может быть, и искусства вообще. Аполлоновский принцип – принцип индивидуации, согласно которому каждое существо есть то, что оно есть, но также и принцип равновесия и меры, благодаря чему достигается самодостаточность. Аполлоновский принцип противостоит дионисийскому принципу чрезмерности, воспламенения, становления и безграничности, одним словом, трагическому принципу. Оба принципа комплементарны, и большинство шедевров искусства вдохновляются и тем и другим. Тем не менее между ними сохраняются четкие различия. Аполлоновский принцип, олицетворяющий красоту формы, особенно ценится в изобразительном искусстве и находит свою кульминацию в классицизме. Дионисийский принцип, основанный на порыве, ярче всего проявляется в музыке, достигая апогея в барокко и романтизме.