Однако внизу все же произошла короткая стычка. Но поскольку определенное заранее расписание было соблюдено с точностью до минуты, внезапность сыграла свою главную роль. Итак, первая часть нашей миссии закончена.

Вот появляется лейтенант фон Берлепш, командир парашютистов, прибывший, как и я, по воздуху; он снова вставил свой монокль и не шевелясь выслушивает приказы, которые я выкрикиваю ему через окно. Прежде всего я посылаю подкрепление к канатной станции. Чем нас будет больше, тем лучше; кроме того, я собираюсь продемонстрировать итальянскому полковнику, что располагаю отрядом и на равнине. Ну а затем стоит подумать о возвращении. Путешествие в сто пятьдесят километров по маршруту, на котором нет ни одного немецкого подразделения, представляется мне весьма рискованным. Один бы я на него отважился, но забывать об ответственности лично перед Гитлером за безопасность дуче мне никак не следует. Разрабатывая нашу операцию, мы определили три возможных способа переправки Муссолини в Рим: план А, предложенный генералом Штудентом, включал блиц-атаку на аэродром в Аквила-ди-Абруца; я должен был бы удерживать его до прибытия трех транспортных самолетов, которые приземлились бы через несколько минут после атаки. Естественно, предварительно я должен был сообщить по радио генералу Штуденту час «Икс», чтобы самолеты смогли взлететь с римского аэродрома в нужный момент. Затем мне следовало подняться вместе с дуче на первом самолете, в то время как два оставшихся последовали бы за нами в качестве прикрытия и даже при необходимости отвлекли бы на себя возможных преследователей.

План Б предусматривал посадку маленького самолета-наблюдателя типа «аист», способного летать на низкой высоте, на одной из полян близ станции канатной дороги, на равнине. И наконец, третий — и последний — план предусматривал, что капитан Герлах, личный пилот генерала Штудента, попытается, тоже на «аисте», сесть на самом горном плато.

Первым делом я передаю в Рим, по радиостанции, которую привезли парашютисты, следовавшие по земле, весть об удачном завершении части нашего предприятия. Затем я принимаюсь за отработку расписания по реализации плана А. Но едва я собираюсь связаться с Римом и сообщить час «Икс», в который мы будем атаковать аквильский аэродром, как радист теряет — только Бог знает почему — контакт. Таким образом, план А отменяется.

С помощью бинокля я могу наблюдать посадку первого «аиста» на равнину. И тут же передаю по телефону приказ пилоту готовиться к отбытию. Но тот сообщает, что повредил машину при посадке и сможет взлететь лишь после длительного ремонта. Поэтому мне ничего не остается, кроме как воспользоваться для отправки дуче в Рим планом С, самым рискованным из всех разработанных.

Неожиданно карабинеры, которых к тому времени разоружили, проявляют чрезвычайное рвение нам помочь. Некоторые из них уже спонтанно присоединились к отряду, который я послал за телами людей, бывших в планере, потерпевшем аварию: заметил в бинокль, что кое-кто из выброшенных на осыпь еще шевелится; мы надеемся, что крушение машины не стало гибельным для всех. И теперь другие итальянцы принимаются вместе с нами расчищать и ровнять маленькую полосу земли для посадки. В дикой спешке мы расталкиваем обломки скал, загромоздивших наиболее плоский клочок почвы, в то время как капитан Герлах на своем «аисте» уже выписывает над нами огромные круги, ожидая сигнала на приземление.

Наконец все готовы и Герлаху удается с замечательной ловкостью сесть на «полосу», которую мы расчистили неподалеку от отеля. Узнав, что я намереваюсь отправиться вместе с ним, он не проявляет особой радости, но, когда я прибавляю, что полетим мы втроем — дуче, он и я, — он твердо отказывается, утверждая, что мой план «совершенно нереален».

Я отвожу его в сторону от всех и кратко, но со всей возможной в данных обстоятельствах убедительностью излагаю причины, по которым мне приходится так настаивать на своем плане. Я сам довольно долго взвешивал все «за» и «против» такой попытки, вполне отдавая себе отчет в той тяжелой ответственности, которую я беру на себя, прибавляя свой собственный вес к грузу маленького самолета (и вес значительный, так как ростом я метр девяносто пять и соответствующего телосложения). Но разве мог я принять на себя ответственность гораздо более серьезную — позволить Герлаху одному лететь с дуче? Ведь если полет окончится катастрофой, мне ничего не останется, не ожидая решения сверху, как пустить себе пулю в лоб. Смогу ли я предстать перед Гитлером, для того чтобы объявить ему, что операция удалась, но Муссолини встретил смерть сразу же по своем освобождении? И поскольку никакого другого средства перевезти дуче в Рим у меня тоже не было, то я предпочел принять на себя всю опасность этого полета, которую мое присутствие на борту только увеличит. Итак, мы все трое препоручаем себя судьбе — пусть мне повезет или же я погибну вместе со своими двумя попутчиками…

Наконец после некоторых колебаний Герлах соглашается с моими доводами. С большим облегчением я отдаю Радлю соответствующие приказания. В качестве пленника им предстоит везти лишь захваченного генерала и того, который нас сопровождал; что касается остальных офицеров и солдат, то мы оставим их безоружных в гостинице. Поскольку дуче сообщил мне, что все время плена с ним обращались вполне сносно, то никаких оснований для отказа от подобного добродушия я не вижу. Чтобы предотвратить возможный саботаж на канатной дороге, я приказываю каждой партии, отправляющейся вниз, брать с собой в корзину по двое итальянских офицеров. Когда же все люди окажутся на равнине, надлежит разрушить двигатель и все машины дороги таким образом, чтобы их немедленная починка стала невозможной.

Затем, пока под руководством капитана Герлаха наши солдаты устраивают взлетную полосу, я наконец могу посвятить себя дуче.

По правде сказать, человек, который сидел передо мной, одетый в слишком просторный гражданский костюм, едва напоминал того красавца, который был изображен на нескольких фотографиях, виденных мною ранее, — на всех он был облачен в форму. Только черты лица не изменились, хотя возраст проявился на нем еще отчетливее. На первый взгляд он казался истощенным какой-то тяжкой болезнью, и это впечатление только усиливалось бородкой, выросшей за многие дни заточения, и даже короткой щетиной, покрывшей его голову, всегда прежде чисто выбритую. Однако черные и яростные глаза все еще принадлежали великому диктатору. Мне казалось, что их взгляд буквально буравил меня все то время, что он скороговоркой пересказывал мне детали своего заточения.

Я весьма рад был сообщить ему приятную новость:

— Мы ни на минуту не забывали о вашей семье, дуче. Губернатор Бадольо поместил вашу супругу и обоих детей в ваше имение Рокка-делла-Крамината. Вот уже несколько недель, как мы поддерживаем связь с донной Ракеле. И мало того, в тот самый момент, когда мы высадились здесь, другой отряд из людей моего подразделения начал операцию по освобождению вашей семьи. Я уверен, что к этому часу она уже завершена.

Расчувствовавшись, дуче сжимает мою руку.

— Что ж, все идет прекрасно. Я благодарю вас от всего сердца.

Мы выходим из отеля. «Аист» уже готов к отлету. Я с большим трудом пролезаю в узкую щель за вторым сиденьем, которое занял дуче. Перед тем как забраться в самолет, он выказал некоторые колебания: будучи сам опытным летчиком, он, безусловно, отдавал себе отчет, какой опасности мы намерены себя подвергнуть. Несколько смущенный, я пробормотал что-то вроде:

«Фюрер приказал, он был категоричен…» Затем гул мотора избавил меня от поиска других извинений. Вцепившись в две стальные трубы, которые образовывали каркас самолета, я пытаюсь привести нашу «птичку» в некоторое равновесие, чтобы хоть немного ее облегчить. По знаку пилота солдаты, которые держали самолет за крылья и хвост, разом отпускают руки — и тут же нас бросает вперед. Мы мчимся все быстрее и быстрее к концу «взлетной полосы», но все еще остаемся притянутыми, будто магнитом, к земле. Я изо всех сил стараюсь сохранить равновесие. Машину трясет на камнях, которые мы не отбросили. Затем я вижу через переднее стекло глубокую рытвину, которая раздвигается прямо перед нами. У меня еще остается время подумать: